Рассказ Не хуже вас, цирковых

    Я теперь часто бываю в цирке. У меня там завелись знакомые и даже друзья. И меня пускают бесплатно, когда мне только вздумается. Потому что я сам теперь стал как будто цирковой артист. Из-за одного мальчишки. Это все не так давно случилось. Я шел домой из магазина,– мы теперь на новой квартире живем, недалеко от цирка, там же и магазин большой на углу. И вот я иду из магазина и несу бумажную сумочку, а в ней лежат помидоров полтора кило и триста граммов сметаны в картонном стаканчике. И вдруг навстречу идет тетя Дуся, из старого дома, добрая, она в прошлом году нам с Мишкой билет в клуб подарила. Я очень обрадовался, и она тоже. Она говорит:
 – Это ты откуда?
    Я говорю:
 – Из магазина. Помидоров купил! Здрасте, тетя Дуся!
    А она руками всплеснула:
 – Сам ходишь в магазин? Уже? Время-то как летит!
    Удивляется. Человеку девятый год, а она удивляется.
    Я сказал:
 – Ну, до свиданья, тетя Дуся.
    И пошел. А она вдогонку кричит:
 – Стой! Куда пошел? Я тебя сейчас в цирк пропущу, на дневное представление. Хочешь?
    Еще спрашивает! Чудная какая-то. Я говорю:
 – Конечно, хочу! Какой может быть разговор!..
    И вот она взяла меня за руку, и мы взошли по широким ступенькам, и тетя Дуся подошла к контролеру и говорит:
 – Вот, Марья Николаевна, привела вам своего мужичка, пусть посмотрит. Ничего?
    И та улыбнулась и пропустила меня внутрь, и я вошел, а тетя Дуся и Марья Николаевна пошли сзади. И я шел в полутьме, и опять мне очень понравился цирковой запах – он особенный какой-то, и как только я его почуял, мне сразу стало и жутко отчего-то и весело ни от чего. Где-то играла музыка, и я спешил туда, на ее звуки, и сразу вспомнил девочку на шаре, которую видел здесь так недавно, девочку на шаре, с серебряным плащом и длинными руками; она уехала далеко, и я не знаю, увижу ли я ее когда-нибудь, и странно стало у меня на душе, не знаю, как объяснить… И тут мы наконец дошли до бокового входа, и меня протолкнули вперед, и Марья Николаевна шепнула:
 – Садись! Вон в первом ряду свободное местечко, садись…
    И я быстро уселся. Со мной рядом сидел тоже мальчишка величиной с меня, в таком же, как и я, школьном костюме, нос курносый, глаза блестят. Он на меня посмотрел довольно сердито, что я вот опоздал и теперь мешаю и все такое, но я не стал обращать на него никакого внимания. Я сразу же вцепился всеми глазами в артиста, который в это время выступал. Он стоял в огромной чалме посреди арены, и в руках у него была игла величиной с полметра. Вместо нитки в нее была вдета узкая и длинная шелковая лента. А рядом с этим артистом стояли две девушки и никого не трогали вдруг он ни с того ни с сего подошел к одной из них и – раз! – своей длинной иглой прошил ей живот насквозь, иголка выскочила у нее из спины! Я думал, она сейчас завизжит как зарезанная, но нет, она стоит себе спокойно и улыбается. Прямо глазам своим не веришь. Тут артист совсем разошелся – чик! – и вторую насквозь! И эта тоже не орет, а только хлопает глазами так они обе стоят насквозь прошитые, между ними нитки, и улыбаются себе как ни в чем не бывало. Ну, милые мои, вот это да!
    Я говорю:
 – Что же они не орут? Неужели терпят?
    А мальчишка, что рядом сидит, отвечает:
 – А чего им орать? Им не больно!
    Я говорю:
 – Тебе бы так! Воображаю, как ты завопил бы…
    А он засмеялся, как будто он старше меня намного, потом говорит:
 – А я сперва подумал, что ты цирковой. Тебя ведь тетя Маша посадила… А ты, оказывается, не цирковой… не наш.
    Я говорю:
 – Это все равно, какой я – цирковой или не цирковой. Я государственный, понял? А что такое цирковой – не такой, что ли?
    Он сказал, улыбаясь:
 – Да нет, цирковые – они особенные…
    Я рассердился:
 – У них что, три ноги, что ли?
    А он:
 – Три не три, но все-таки они и половчее других – куда там!– и посильнее, и посмекалистее.
    Я совсем разозлился и сказал:
 – Давай не задавайся! Тут не хуже тебя! Ты, что ли, цирковой?
    А он опустил глаза:
 – Нет, я мамочкин…
    И улыбнулся самым краешком рта, хитро-прехитро. Но я этого не понял, это я теперь понимаю, что он хитрил, а тогда я громко над ним рассмеялся, и он глянул на меня быстрым своим глазом:
 – Смотри представление-то!.. Наездница!..
    И правда, музыка заиграла быстро и громко, и на арену выскочила белая лошадь, такая толстая и широкая, как тахта. А на лошади стояла тетенька, и она начала на этой лошади на ходу прыгать по—разному: то на одной ножке, руки в сторону, а то двумя ногами, как будто через скакалочку. Я подумал, что на такой широкой лошади прыгать – это ерунда, все равно как на письменном столе, и что я бы тоже так смог. Вот эта тетенька все прыгала, и какой-то человек в черном все время щелкал кнутом, чтобы лошадь немножко проворней двигалась, а то она трюхала, как сонная муха. И он кричал на нее и все время щелкал. Но она просто ноль внимания. Тоска какая-то… Но тетенька наконец напрыгалась досыта и убежала за занавеску, а лошадь стала ходить по кругу.
    И тут вышел Карандаш. Мальчишка, что сидел рядом, опять быстро глянул на меня, потом отвел глаза и равнодушно так говорит:
 – Ты этот номер когда-нибудь видел?
 – Нет, в первый раз, – говорю я.
    Он говорит:
 – Тогда садись на мое место. Тебе еще лучше будет видно отсюда. Садись. Я уже видел.
    Он засмеялся. Я говорю:
 – Ты чего?
 – Так,– говорит,– ничего. Карандаш сейчас чудить начнет, умора! Давай пересаживайся.
    Ну, раз он такой добрый, чего ж. Я пересел. А он сел на мое место, там, правда, было хуже, столбик какой-то мешал. И вот Карандаш начал чудить.
    Он сказал дядьке с кнутом:
 – Александр Борисович! Можно мне на этой лошадке покататься?
    А тот:
 – Пожалуйста, сделайте одолжение!
    И Карандаш стал карабкаться на эту лошадь. Он и так старался, и этак, все задирал на нее свою коротенькую ногу, и все соскальзывал, и падал – очень эта лошадь была толстенная. Тогда он сказал:
 – Подсадите меня на этого коняшку.
    И сейчас же подошел помощник и наклонился, и Карандаш встал ему на спину, и сел на лошадь, и оказался задом наперед. Он сидел спиной к лошадиной голове, а лицом к хвосту. Смех, да и только, все прямо покатились! А дядька с кнутом ему говорит:
 – Карандаш! Вы неправильно сидите.
    А Карандаш:
 – Как это неправильно? А вы почем знаете, в какую сторону мне ехать надо?
    Тогда дядька потрепал лошадь по голове и говорит:
 – Да ведь голова-то вот!
    А Карандаш взял лошадиный хвост и отвечает:
 – А борода-то вот!
    И тут ему пристегнули за пояс веревку, она была пропущена через какое-то колесико под самым куполом цирка, а другой ее конец взял в руки дядька с кнутом. Он закричал:
 – Маэстро, галоп! Алле!
    Оркестр грянул, и лошадь поскакала. А Карандаш на ней затрясся, как курица на заборе, и стал сползать то в одну сторону, то в другую сторону, и вдруг лошадь стала из-под него выезжать, он завопил на весь цирк:
 – Ай, батюшки, лошадь кончается!
    И она, верно, из-под него выехала и протопала за занавеску, и Карандаш, наверно, разбился бы насмерть, но дядька с кнутом подтянул веревку, и Карандаш повис в воздухе. Мы все задыхались от смеха, и я хотел сказать мальчишке, что сейчас лопну, но его рядом со мной не было. Ушел куда-то. А Карандаш в это время стал делать руками, как будто он плавает в воздухе, а потом его опустили, и он снизился, но как только коснулся земли, разбежался и снова взлетел. Получилось, как на гигантских шагах, и все хохотали до упаду и с ума сходили от смеха. А он так летал и летал, и вот с него чуть не соскочили брюки, и я уже думал, что сейчас задохнусь от хохота, но в это время он опять приземлился и вдруг посмотрел на меня и весело мне подмигнул. Да! Он мне подмигнул, лично. А я взял и тоже ему подмигнул. А что тут такого? И тут совершенно неожиданно он подмигнул мне еще раз, потер ладони и вдруг разбежался изо всех сил прямо на меня и обхватил меня двумя руками, а дядька с кнутом моментально натянул веревку, и мы полетели с Карандашом вверх! Оба! Он захватил мою голову под мышку и держал поперек живота, очень крепко, потому что мы оказались довольно-таки высоко. Внизу не было людей, а сплошные белые полосы и черные полосы, так как мы быстро вертелись, и было немножко даже щекотно во рту. И когда мы пролетали над оркестром, я испугался, что стукнусь о контрабас, и закричал:
 – Мама!
    И сразу до меня долетел какой-то гром. Это все смеялись. А Карандаш сразу меня передразнил и тоже крикнул со слезами в голосе:
 – Мя-мя!
    Снизу слышался грохот и шум, и мы так плавно еще немножко полетали, и я уже стал было привыкать, но тут неожиданно у меня прорвался мой пакет, и оттуда стали вылетать мои помидоры, они вылетали, как гранаты, в разные стороны – полтора кило помидоров. И наверно, попадали в людей, потому что снизу несся такой шум, что передать нельзя. А я все время думал, что теперь не хватало только, чтобы вылетела еще и сметана – триста граммов. Вот тогда-то мне влетит от мамы будь здоров! А Карандаш вдруг завертелся волчком, и я вместе с ним, и вот этого как раз не нужно было делать, потому что я опять испугался и стал брыкаться и царапаться, и Карандаш тихонько, но строго сказал, я услышал:
 – Толька, ты что?
    А я заорал:
 – Я не Толька! Я Денис! Пустите меня!
    И стал вырываться, но он еще крепче меня сжал, чуть не задушил, и мы стали совсем медленно плыть, и я увидел уже весь цирк, и дядьку с кнутом, он смотрел на нас и улыбался. И в этот момент сметана все-таки вылетела. Так я и знал. Она упала прямо на лысину дядьке с кнутом. Он что-то крикнул, и мы немедленно пошли на посадку…
    Как только мы опустились и Карандаш выпустил меня, я, сам не знаю почему, побежал изо всех сил. Но не туда; я не знал куда, и я метался, потому что голова немного кружилась, и наконец я увидел в боковом проходе тетю Дусю и Марью Николаевну. У них были белые лица, и я побежал к ним, а кругом все хлопали как сумасшедшие.
    Тетя Дуся сказала:
 – Слава богу, цел. Пошли домой!
    Я сказал:
 – А помидоры?
    Тетя Дуся сказала:
 – Я куплю. Идем.
    И она взяла меня за руку, и мы все трое вышли в полутемный коридор. И тут мы увидели, что возле настенного фонаря стоит мальчик. Это был тот самый мальчик, что сидел рядом со мной. Марья Николаевна сказала:
 – Толька, где ты был?
    Мальчик не отвечал.
    Я сказал:
 – Куда ты подевался? Я как на твое место пересел, что тут было!.. Карандаш меня под небо уволок.
    Марья Николаевна сказала:
 – А ты почему сел на его место?
 – Да он мне сам предложил,– сказал я.– Он сказал, что лучше будет видно, я и сел. А он ушел куда-то!..
 – Все ясно,– сказала Марья Николаевна.– Я доложу в дирекцию. Тебя, Толька, снимут с роли.
    Мальчик сказал:
 – Не надо, тетя Маша.
    Но она закричала шепотом:
 – Как тебе не стыдно! Ты цирковой мальчик, ты репетировал, и ты посмел посадить на свое место чужого?! А если бы он разбился? Ведь он же неподготовленный!
    Я сказал:
 – Ничего. Я подготовленный… Не хуже вас, цирковых! Плохо я разве летал?
    Мальчик сказал:
 – Здорово! И хорошо с помидорами придумал, как это я-то не догадался. А ведь очень смешно.
 – А артист этот ваш,– сказала тетя Дуся,– тоже хорош! Хватает кого ни попадя!
 – Михаил Николаевич, – вступилась тетя Маша, – был уже разгорячен, он уже вертелся в воздухе, он тоже не железный, и он твердо знал, что на этом месте, как всегда, должен был сидеть специальный мальчик, цирковой. Это закон. А этот малый и тот – они же одинаковые, и костюмы одинаковые, он не разглядел…
 – Надо глядеть!– сказала тетя Дуся.– Уволок мальчонку, как ястреб мышь.
    Я сказал:
 – Ну что ж, пошли?
    А Толька сказал:
 – Слушай, приходи в то воскресенье в два часа. В гости приходи. Я буду ждать тебя возле контроля.
 – Ладно,– сказал я,– ладно… Чего там!.. Приду.