Рассказ Отцовская куртка

    Куртка была черная, бархатная, карманы ее топорщились, в глубоком мягком рубчике отливали серебром круглые пуговицы. Сидела она на отцовских плечах крепко, туго обхватывая широкую грудь.
— Папаня, а папаня! Отдай мне эту куртку. Ты, гляди, уже старый для нее, — с завистью говорил Ленька, обдергивая свой коротенький пиджачок и приглаживая вихрастую голову.
— Я стар, а ты больно молод, — отшучивался отец.
    Ленька и правда был еще молод. Он учился в четвертом классе, но в семье был старшим. Кроме того, с ним водился соседский Генька. А Генька уже год назад кончил семь классов школы и теперь работал на селе в пожарной команде. Но пожаров в селе не было, зачастую даже дым не поднимался из труб. Шла война, и в колхозе спешили с уборкой урожая. Ленькин отец возвращался домой поздно, при свете фонаря долго возился во дворе и, озабоченно поглядывая на сына, говорил:
— Ты, брат, гляди, приучайся к делу. Я не сегодня—завтра на фронт уйду. Большаком в семье останешься!
— "Большаком"! — усмехался Ленька. — Стану я еще связываться! Одного Николку по затылку стукнешь, и то к матери побежит жаловаться.
— А ты не стукай. Большак — это делу голова, а не рукам воля! Много я тебя по затылку стукал?
            * * *
    В день проводов отца в избе шла кутерьма. Мать, как потерянная, хваталась то за одно, то за другое, стряпала, пекла, наспех укладывала в сундучок какие—то вещи. Отец вынимал их и отдавал ей обратно:
— Убери. Не в гости еду.
    Увидев в руках матери бархатную куртку, он посмотрел на Леньку, усмехнулся и ласково сказал:
— Носи, большак!
    Ленька вспыхнул и застеснялся.
— Да куда она ему! — всплеснула руками мать. — Не дорос ведь!
— Дорастет, — уверенно сказал отец и погладил мать по плечу. Помощником тебе будет!
    Уложив сундучок, отец обвел взглядом просторную избу, присел на край скамьи и сказал:
— По русскому обычаю, посидим перед дорогой.
    Мать поспешно усадила детей и села с ними рядом, придерживая рукой трехлетнюю Нюрку. Все притихли. Ленька посмотрел на отца, и горло у него сжалось.
    "Как же мы одни будем?" — подумал он, поняв вдруг, что отец действительно уезжает далеко и надолго.
            * * *
    Прощались у околицы. Отец спустил с рук Нюрку и троекратно поцеловался с матерью.
— Прости, коль сгоряча обидел когда...
    Низко, без слез, поклонилась ему мать:
— За все, что прожито, за все, что нажито, спасибо тебе, Павел Степанович!
    Женщины подхватили ее под руки, и Ленька вдруг услышал тонкий плач с разноголосыми причитаниями.
    Лицо у отца дрогнуло. Он махнул рукой, вынул туго сложенный платок, обтер им лоб, щеки и подозвал Леньку:
— До Веселовки проводишь меня.
    Шли молча.
    Ленька, в наброшенной на плечи отцовской куртке, размахивая длинными рукавами, то и дело поворачивал тонкую шею, чтоб взглянуть на отца. Но отец о чем-то думал и время от времени тяжело вздыхал.
— Ты вот что... пять человек вас у матери... — Он замолчал, не находя простых и нужных слов, которые хотелось сказать сыну.
— Ты просись к пулемету. Чуть что — сотню немцев уложишь, озабоченно сказал вдруг Ленька.
— Там знают куда... — рассеянно ответил отец.
    Ленька испуганно посмотрел на его круглое доброе лицо.
— А ежели в штыковой пойдешь... — шепотом сказал он и замер, глядя широко раскрытыми глазами в лицо отца.
— Ну-ну, — ласково усмехнулся тот.
    Ленька бросился к нему на шею:
— Папка, вернись! Живым вернись!
    Теплыми ладонями отец оторвал от своей груди голову сына и заглянул в его глаза:
— Мать береги.
    Мелкие капли дождя сеялись на размытую лесную дорогу. По краям топорщились голые осенние кусты. В мутных лужах мокли опавшие листья.
    Отец крепко держал за руку сына.
— Солому внесите, а то дожди намочат... Дров заготовьте на зиму...
    Отец останавливался, крепче сжимая маленькую жесткую руку.
— Слышь, Ленька!
— Слышу, папаня.
            * * *
    Жизнь пошла по-новому. Один человек ушел из дому, а семья осиротела. За столом пустовало место, не вздрагивали половицы от тяжелых отцовских шагов, на дворе не слышался голос хозяина. Мать постарела, осунулась, сняла с окон нарядные занавески, убрала со стола скатерть. Думая об отце, она устало покрикивала на младших детей или, сидя на лавке и покачиваясь из стороны в сторону, тихонько причитала:
— Ушел мой голубчик, ушел мой милый...
    Ленька подсаживался к ней, неумело утешал ее, обнимал за шею:
— Ну ладно тебе... Говори, чего делать—то, а, мамка? Воды принесть иль дров наколоть?
    Отцовскую куртку Ленька носить не стал, а аккуратно сложил рукав к рукаву, отдал матери и сказал при этом так же, как отец:
— Убери. Не в гостях я.
    Работы у него стало много. Утром, торопясь в школу, он окидывал хозяйским глазом двор.
    "Солому внесите, а то дожди намочат", — наказывал отец.
    Солома все еще не была внесена. Скотина растаскивала ее по двору, втаптывала в грязь.
— Николка, — кричал Ленька младшему брату, — переноси солому помаленьку! Я приду, сам докончу.
    Николка лениво почесывал затылок.
— Кому говорю?! — кричал Ленька, хлопая калиткой.
    В школе он слушал невнимательно, нетерпеливо ждал конца урока; по стеклам барабанил дождь, в хозяйственных заботах расплывались мысли:
    "Поглядеть бы, на чердак слазить, не протекает ли крыша где..."
    Татьяна Андреевна вызывала его к доске. Ленька тер лоб и не мог вспомнить заданного урока.
— Не выучил? — мягко спрашивала учительница.
— Учил, — отвечал он грустно, — да перезабыл, видно.
    После школы до самого вечера Ленька возился во дворе: таскал солому, лазил на чердак, с грохотом сбрасывал оттуда доски и, вооружившись топором, полез на крышу сарая. На шум из избы выбежала мать:
— Батюшки мои! Никак, сарай разгораживает! Да ты что делаешь? Кто за тобой чинить будет?
— Сам починю! Перепрели ведь доски—то... Новые ставить надо, пробурчал Ленька.
— Слезай, тебе говорю! Одних штанов передерешь бог весть сколько!
    Ленька обиженно швырнул на землю топор, сложил доски и ушел в избу.
    "На отца небось не кричала бы..."
    И тихо огрызался, когда мать выговаривала ему, что он берется не за свое дело, а вот забить в сарае дырку, чтоб не выскакивал оттуда поросенок, — это его допроситься нельзя.
— Все только о поросенке думаешь, а что двор разваливается, так ничего?
    Ученье шло плохо. Вечером, положив голову на раскрытую книгу, усталый от хозяйских забот, Ленька крепко засыпал, и снился ему обновленный двор, с новыми крашеными воротами, где он, большак Ленька, встречает вернувшегося отца.
    А в школе, держа перед собой его тетрадку, Татьяна Андреевна хмурила густые темные брови и, пытливо глядя ему в глаза, говорила:
— Ленишься ты, что ли? Не стыдно тебе, Леня?
            * * *
    Захрустела на зубах сладкая, подмороженная рябина. Застыла обледенелая земля, вытянулись и побелели голые кусты. Ночью выпал снег. Село стало ослепительно белым, праздничным. И у Леньки на душе был праздник. Он шел с почты, пряча за пазухой нераспечатанное письмо. Это было первое письмо от отца, и Ленька торопился домой, чтобы прочитать его вместе с матерью.
    Из-за угла выскочил соседский Генька и, вытащив из-под полы что-то длинное, завернутое в мешок, таинственно сообщил:
— Ружье достал. Зайцев стрелять пойду.
— Зайцев? — Ленька усмехнулся. — Да их и нету нигде сейчас.
— Нету? — Генька нагнул голову и зашептал ему на ухо: — Куда ни повернись — зайцы!
— Да на что они тебе? — удивился Ленька.
— Как — на что? Мясо есть будем, а из шкуры шапку сделаю!
— Шапку? — переспросил Ленька, припоминая, что отец тоже собирался пойти на зайцев, чтобы делать ребятам шапки.
— Ну да, шапку! — обрадовался Генька. — Что ни заяц, то шапка! Пойдешь?
— Ну тебя... — засмеялся Ленька. — Что мне, делать, что ли, нечего? Вот от отца письмо пришло! — похвалился он, ощупывая конверт.
            * * *
    В письме отец обращался к Леньке, как к взрослому, называя его большаком. Читая, Ленька кивал головой и вставлял от себя: "Ладно!"
    Он гордился, что отец доверял ему и надеялся на него. Описание первых боев, в которых уже участвовал отец, наполняло Леньку гордостью.
    "Будем бить до последнего конца", — писал отец.
    "Точно", — сжимая кулаки, отвечал ему Ленька.
    Мать слушала письмо, собрав вокруг себя всех детей. В письме отец спрашивал про каждого, называя Нюрку Анной Павловной. Анне Павловне было три года. Она чмокала пухлыми губами, терлась об юбку матери и заглядывала ей в лицо. Двух девочек-двойняшек звали в семье общим именем Манька-Танька.
    Беленькие курносенькие двойняшки всюду ходили, держась за руки, ели из одной миски, тихо играли за широкой кроватью, шепотком о чем-то советуясь друг с другом. Плакали они и смеялись тоже вместе. Стоило одной засопеть носом и всхлипнуть, как другая широко раскрывала глаза и разражалась громким плачем.
    Глядя друг на дружку, они могли часами выть на всю избу. И теперь, не сводя глаз с матери, они как будто только и ждали знака, чтобы присоединить к ее слезам свой дружный рев. Восьмилетний Николка, старший после Леньки, услышав свое имя, ежился от смущения и виновато косил по сторонам голубыми глазами.
— Разрюмился! — презрительно бросил ему Ленька. — Только и умеешь, что хныкать.
    Он был недоволен, что Николка мало помогает ему в хозяйстве и лениво выполняет его приказания. Слушая письмо, мать всплакнула, а двойняшки залились громким плачем. Чтение было прервано; Ленька схватил обеих сестер, посадил их на колени и, топая ногами, загудел на всю избу:
— Ду-ду-ду! Поезд идет!
    Двойняшки, подпрыгивая, стукались лбами. Плакать им было некогда. Подкинув несколько раз, Ленька поставил обеих на пол и снова принялся за чтение письма. После этого он долго ходил по избе, обдумывая все свои дела и чувствуя необходимость сейчас же, немедленно проявить себя большаком и хозяином.
— Что ты как маятник, прости господи! — сердилась мать.
— "Маятник, маятник"!.. — ворчал Ленька, выволакивая из—под лавки старый ящик с пыльными прошлогодними валенками. — Зима на дворе — вот что!
— Сама знаю, что зима, — вздыхала мать, перебирая вместе в Ленькой смятую старую обувь. — Давно ли отец покупал? Не напасешься на вас!
    Ленька вытащил дратву и неумелыми руками пытался чинить перепрелый войлок.
— Шапки у Николки нету... Прошлогодняя износилась совсем. В чем ходить будет? — задумывалась мать.
— Найдем! — хмурился Ленька и, забравшись на печь, долго сидел, обхватив руками острые коленки.
    "Что ни заяц, то шапка, — вспоминались ему Генькины слова. — Пойти надо", — решил он, прикрывая ладонью тяжелые веки.
            * * *
    На последнем уроке Татьяна Андреевна подошла к Лене и сказала:
— После обеда зайди ко мне домой.
    Идти Леньке не хотелось. Еще на той неделе с большим трудом выволок он из сарая тяжелый ящик с гвоздями и инструментами, отобрал в сарае годные доски и отточил топор. Сделал он это потому, что в своем письме отец писал: "Кончится война... Вернутся домой люди. Сядем мы с тобой, Ленька, на трактор и промчимся мимо наших ворот в колхозное поле..."
    Ленька представил себе отца в военной одеже, гордо восседающего на тракторе, и озабоченно оглядел свои ворота... Обитые дождями доски почернели и перекосились, посредине зияла черная дыра...
    "Как же, промчишься мимо таких ворот! Починить бы их надо..." подумал Ленька и побежал отбирать доски. Теперь уже несколько дней доски валялись посреди двора, рядом были брошены топор и рубанок, а около крыльца мокли под дождем гвозди...
    Мать, натыкаясь на ящик с гвоздями и разбросанные по двору доски, сердилась на Леньку: — Бессовестный! Людям пройти нельзя! На безделье дела себе ищет. Никакого покоя нет от тебя!
    Ленька молчал и не сдавался. Ходил советоваться к кузнецу, лазил с топором и гвоздями, засорял двор стружками. Отрываться сегодня от работы ему не хотелось, да и боялся он идти к Татьяне Андреевне, так как сам знал, что с учебой у него неладно. Но делать было нечего.
    И теперь, сидя в комнате учительницы на знакомом низеньком диванчике, Ленька испытывал томительное беспокойство. Школьные тетради, лежащие горкой на столе, вызывали в нем неясную тревогу. Увидев себя в круглом стенном зеркале, он испугался, поплевал на ладонь, пригладил вихрастые волосы, одернул курточку и, повернув голову, стал прислушиваться к голосу Татьяны Андреевны, которая разговаривала в кухне со своей матерью.
    Голос был ласковый, и приветствие, которым встретила Леньку учительница, тоже не предвещало ничего неприятного. Она сказала:
— Здравствуй, Леня. Посиди минуточку.
    И все-таки беспокойство разъедало Леньку — он чувствовал себя неуверенно и, держа между колен шапку, тяжело вздыхал.
    В прошлом году в этой самой комнате они с отцом пили чай. Отец осторожно ставил на блюдце чашку и, когда Татьяна Андреевна хвалила Леньку, напускал на себя строгость, а Леньке было отчего—то смешно: он смотрел на угол с зеленой лесенкой, заставленной цветочными горшками, и думал, что было бы, если бы он, Ленька, вдруг оступился и сшиб все эти горшки на пол или поскользнулся бы на блестящем крашеном полу и сел мимо стула.
    Теперь Ленька ни о чем не думал, он сидел один и даже радовался, что отца с ним нет, так как хвалить его было не за что.
    Татьяна Андреевна вытерла полотенцем мокрые руки, присела на стул и ласково сказала:
— Ну, теперь рассказывай, как вы там живете? Как без отца справляетесь?
    Лицо у нее было спокойное, с круглой ямочкой на щеке; когда учительница сердилась, эта ямочка исчезала, лицо делалось нетерпеливым, голос — отрывистым.
    Ребята верили, что правду она узнает по глазам, и врать ей побаивались. Если кто—нибудь начинал уклоняться и путать, Татьяна Андреевна возмущалась.
— Ну, ну дальше? А дальше что? — гневно спрашивала она.
    А дальше оставалось только одно — говорить правду.
    Ленька хорошо знал это и, чувствуя себя виноватым, оправдываться не собирался. Но вопрос, который задала ему учительница, ободрил его. Он посмотрел на спокойную глубокую ямочку на щеке Татьяны Андреевны и, увлекаясь, начал рассказывать о письме отца, о своих домашних делах.
    Раз или два Татьяна Андреевна громко засмеялась, потом чему—то удивилась и перебила его:
— Постой, постой... Я чего—то не поняла. Так ты чинишь ворота? Какие ворота?
— Наши...
— Ваши? — Татьяна Андреевна сморщила лоб. — А мать не хочет? Почему не хочет?
    Ленька покраснел, дернул носом.
— А кто ее знает...
    Татьяна Андреевна вдруг очень серьезно и неожиданно сказала:
— Это все хорошо. Заботиться о хозяйстве нужно...
    Она взяла Ленькину руку с черными поломанными ногтями:
— А нужнее всего, Леня, не запускать учебу. Учиться...
    Ленька Поспешно спрятал руки, растерянно поглядел на горку школьных тетрадей и, опустив голову, зажмурился.
    Но учительница не встала, не подошла к злополучным тетрадям, не вытащила из кипы одну из них с надписью: "Леонид Чистяков". Она говорила совсем не так, как он предполагал. Не бранила его, не сердилась, говорила спокойно. Она надеялась, что Леня ее поймет.
— Один урок плохо сделан, другой... Вот и накопилось. Что—то прослушал, что—то не дослушал, а подогнать трудно, и самому неприятно. А когда каждый день понемножку, петелька за петельку цепляется... — мягко говорила она. — Я, Леня, по себе знаю.
    Ленька кряхтел, соглашался. Говорить ему было нечего. У него уже накопилось много запущенных уроков. Правда. И на душе от этого тягостно, и подогнать трудно. Все правда.
— Я налажусь, Татьяна Андреевна! Честное пионерское, налажусь! горячо сказал он и тут же начал припоминать все, что забыл или просто не выучил.
    Потом пили чай в маленькой теплой кухоньке. В окна бился снежный ветер. Пузатенький говорливый самоварчик дышал в лицо теплым паром. Мать Татьяны Андреевны называла Леньку внучком и советовалась с ним о хозяйских делах. Он уверял ее, что ему два—три кубометра дров ничего не стоит переколоть в один день.
    Татьяна Андреевна смеялась.
            * * *
    Вечером Ленька вытащил все свои книжки, разложил их перед собой, и долго видела Пелагея, как торчала над столом его вихрастая голова. Спать он лег веселый: не так уж были страшны те долги, что накопились у него за это время.
    А утром кто-то тихонько постучал в окно.
    Ленька увидел широкий Генькин нос, приплюснутый к стеклу, и выскочил на крыльцо.
— Следы на опушке! — с таинственным видом зашептал Генька.
    Ленька кивнул головой и побежал одеваться.
            * * *
    Резкий ветер продирался сквозь лес, колючей снежной крупой хлестал молодой ельник и со свистом мчался по полю, обнажая на болотах серую корку льда.
    Генька в ушанке, высоких сапогах и тулупе, туго подвязанном ремешком, согнувшись, шагал по полю, держа под мышкой ружье. Глаза его обшаривали каждый кустик. Ленька с трудом пробирался за ним. В худые валенки набился снег. Ветер трепал отцовский шарф на Ленькиной шее.
— Есть? — нетерпеливым шепотом спрашивал он товарища.
— За болотом они, видно, за кочками, — отвечал Генька, выпрямляясь и прибавляя шаг.
    Ленька в школу не пошел. Он решил прямо с охоты, с убитыми зайцами за поясом, прийти к Татьяне Андреевне и объяснить, почему не был на уроках.
    Светало, когда они с Генькой вышли из своих дворов. Время шло быстро. Синеватый белый день давно уже клубился над селом, а приятели все еще в напрасных поисках кружили по полю. Морщась от резкого ветра и закрывая варежкой лицо, Ленька тяжело плелся за товарищем. Между кочками, покрытыми прошлогодней осокой, под тонким ледком стояла мутная вода. Из—под Генькиных сапог она вместе со стеклышками льда выплывала наверх. Ленька, прыгая с кочки на кочку, оступился и попал ногой в Генькин след. Острая ледяная струя охватила пальцы, в коленках заломило. Ленька вытащил из валенка ногу, стянул мокрый носок и безнадежно оглянулся: домой бы, на печку. Пальцы ныли от холода. Ленька беспокоился и думал: "Может, врет Генька! Что он в охоте понимает? Отец и тот один не ходил, а все, бывало, с колхозным пастухом... Посоветоваться бы с кем, как их, зайцев—то, стрелять, да боязно: скажут матерям и ружье отымут..." Ленька остановился.
— Слышь, Генька... Обмерз я совсем. Может, ты все наврал про зайцев—то?
    Но Генька не врал. Что—то грязно—белое вдруг пушистым комочком подпрыгнуло за кустом. Ленька увидел прямые острые уши и, забыв обо всем, схватил Геньку за руку. Генька с размаху плюхнулся прямо в болото. Заяц высоко подбросил ноги и мгновенно исчез. У Леньки зарябило в глазах.
— Стреляй, что ль! — с отчаянием крикнул он.
— В кого? — Генька с досадой плюнул в сторону. — Ушел проклятый...
            * * *
    Домой шли мимо школы. Ленька молчал и едва волочил ноги. Генька, несмотря на упущенного зайца, торжествовал:
— Говорил я тебе, есть зайцы! Поймаем!
    Времени у Геньки было достаточно. В пожарке по-прежнему работы не было.
— Не сегодня-завтра все зайцы наши будут!
    Кареглазый румяный парнишка с сумкой под мышкой вышел из школы и подбежал к Леньке:
— Тебя Татьяна Андреевна спрашивала... Ты где был?
— Где был, там нету, — еле двигая синими губами, ответил Ленька. — На печи не сидел небось...
    Генька хвастливо повертел в воздухе ружьем.
    Егорка свистнул, оттопырил нижнюю губу и покачал головой.
— Шатаетесь? — как бы с сожалением сказал он.
    Ленька вскипел:
— Это ты, может, шатаешься! У меня семья на шее!
    Егорка с любопытством взглянул на него.
— Обмерз ты... — вместо ответа сказал он и, повернувшись, зашагал в другую сторону.
    На пороге своей избы Ленька лицом к лицу встретился с матерью.
— Батюшки! Побелел весь! Бродяга этакий! Шарф на тебе колом стоит!
— Иди ты еще! — грубо ответил Ленька, отстраняя ее. — Отстань от меня!
    В избе пахло свежеиспеченным хлебом.
    На горячей печке, укрывшись с головой тулупом, Ленька лежал и слушал, как мать горько жаловалась Николке:
— При отце все — дети. А без отца все — хозяева. На одно Слово — два. На два — двадцать два!
    Ноги саднило. Пальцы распухли и горели. Ленька вспомнил, как в прошлом году в метель и завируху отец ходил в соседнее село за валенками. Ждали его к вечеру, а вернулся он только под утро. Бросил на лавку мешок, долго стучал ногами, тер снегом отмороженные щеки.
— Заблудился... Метель закружила. Погляди там валенки, мать!
    "Достал все-таки, — подумал Ленька. — Эх, убежал заяц! Неужели еще идти?" Голова тяжело опустилась на подушку. В сонных глазах потянулось длинное мерзлое поле... Страшно и зябко было вспоминать о нем.
            * * *
    На другой день Ленька встал рано и побежал в школу, чтобы еще до уроков встретить Татьяну Андреевну и объяснить ей все. Он ждал ее и волновался. Но Татьяна Андреевна пришла к самому звонку, и объяснение с ней вышло короткое и совсем не такое, как думал Ленька.
— Почему ты не был вчера в школе? — спросила учительница, останавливаясь у Ленькиной парты.
    Ленька раскрыл рот, но говорить при ребятах ему не хотелось.
— Я потом... — прошептал он, глядя на Татьяну Андреевну виноватым и умоляющим взглядом.
    Ее лицо вдруг стало строже: темные полоски бровей сошлись у переносья, ямочка на щеке исчезла.
    Тогда, испугавшись, Ленька тоскливо выдавил из себя случайно подвернувшиеся слова:
— Дельце тут одно было... для ребятишек...
— Заболел кто-нибудь? — участливо спросила Татьяна Андреевна.
— Не заболел, а... — Ленька замялся. Потом, наспех припоминая, что хотел сказать учительнице с глазу на глаз, забормотал: — Не заболел, а погода... зима стоит...
    Татьяна Андреевна, вскинув брови, смотрела на него с удивлением. Ленька почувствовал ее недоверие и смутился окончательно.
— На болоте они... зайцы-то...
    Кто-то громко фыркнул. Татьяна Андреевна гневно обернулась к классу. Ребята обеими руками затыкали себе рты, и беззвучно тряслись от хохота.
— Леня! — мягко сказала Татьяна Андреевна. — Я не понимаю, что с тобой? Объясни мне толком.
    Ленька стоял перед ней красный, бросая исподлобья злые, упрямые взгляды на ребят. Губы его были крепко сжаты, он молчал. Татьяна Андреевна ждала. В классе наступила тишина. И вдруг поднялся Егорка. Его круглое лицо выражало и досаду, и сочувствие к растерявшемуся товарищу.
— Скажи правду — и к стороне, — дружески кивнул он головой.
    Ленька оторвался от парты.
— Я не вру! — крикнул он, тяжело дыша.
— Не врешь? — медленно переспросил Егорка. — А с пожарным Генькой где шатался?
    Ленька побелел. Веснушки желтыми пятнами проступили на его щеках.
— А... ты вот что! "Шатался"! — крикнул он и рванулся к Егорке.
    Татьяна Андреевна положила руку на его плечо.
— Довольно! — сказала она.
    Ленька испуганно посмотрел ей в глаза.
— Я до сих пор верила тебе, Леня. — Она сняла руку с его плеча и отошла.
    Ленька в смятении хотел броситься за ней, остановить ее, но ноги его приросли к полу, и, когда Татьяна Андреевна была уже около стола, он с отчаянием крикнул:
— Я зайцев ходил стрелять!
    Тишина в классе прорвалась взрывом дружного смеха. И, поняв, что произошло что—то нелепое и безнадежное, Ленька тяжело опустился на парту. Ему не хотелось больше оправдываться. Все равно ему никто не поверит. Он сидел, облокотившись на спинку парты, макал в чернильницу промокашку и мазал чернилами ногти. Ребята фыркали, переглядывались.
    Но Татьяна Андреевна не замечала Леньки и не интересовалась его поведением. Она объясняла урок обычным, ровным, спокойным голосом.
            * * *
    Вечером к матери забежала соседка Паша.
— Хоть обижайся, хоть не обижайся, а прямо тебе скажу, Поля, распустился твой парень, дальше ехать некуда, — тараторила она, дергая на шее концы платка. — Нынче мой из школы пришел, рассказывал, как Ленька перед учительницей осрамился!
— Батюшки! — испугалась Пелагея и, опустив голову на руки, заплакала. — Одна я, одна... И помочь—то мне некому.
— Некому, некому! — торопливо подтвердила Паша. — Не помощник тебе твой парень, прямо скажу.
    Мать, глядя перед собой усталыми, заплаканными глазами, тихо жаловалась:
— Что день, что ночь — болит душа...
— Болит, болит! — точно обрадовалась Паша. — И за самого болит, и за мальчишку болит.
    Плач матери Ленька услышал еще в сенях и, не отряхивая с валенок снега, ввалился в избу.
— Мам!..
    Он вопросительно посмотрел на Пашу.
    Она вытерла двумя пальцами губы. — Себя спрашивай... — и, повернувшись, со вздохом вышла.
    Ленька подошел к матери. Ему хотелось рассказать ей все, что произошло с ним в школе, пожаловаться на ребят, на Егорку, но она тихо плакала, отвернувшись от него; в Пашиных словах он чувствовал какое—то обвинение и не решался спросить. И только, охваченный жалостью, робко повторял:
— Мам... мам...
— Погоди... Найдется на тебя управа. Все отцу напишу, — неожиданно сказала мать.
            * * *
    Забившись на печь, Ленька сочинял отцу письмо. Слова подбирались жалостные: "Все на меня, папаня, нападают, а я старался, чтоб по-хорошему было..."
    Он достал из тетради чистый лист, присел к столу и, опершись на локоть, слушал сонное дыхание матери, посапывание сестер и храп Николки. К ночи все события смешались у него в голове, он даже хорошо сам не знал, что с ним случилось. Вспоминался почему-то чай у Татьяны Андреевны за чистым уютным столом, вспоминалось длинное мерзлое болото, прямые заячьи уши, а над всем этим — доброе озабоченное лицо и большая теплая отцовская рука.
    "Я, папаня, не могу большаком быть. И ты на меня не надейся..."
    Ленька вытер ладонью глаза и положил перо. Получит отец письмо. Холодно в землянке. Страшно. Кругом враги. И письмо от сына нерадостное. Обещал Ленька быть большаком и обманул. Там, в лесу, обещал и обманул!
    Ленька торопливо обмакнул перо в чернила и жирной чертой три раза перечеркнул написанное.
    "Стараюсь я, папаня, как могу. Обо мне не думай. Я все стерплю..."
    Ленька прочитал эти строчки, снова зачеркнул их, достал новый лист бумаги и написал по—другому:
    "Живем мы, папаня, хорошо..."
    И, бросив ручку, полез на печь. Закрывшись рукавом, он горько заплакал: "Некому и сказать—то о себе, пожаловаться некому..."
            * * *
    Ленька не ходил в школу. С утра он брал свою сумку и бежал к Геньке. По дому он тоже ничего не стал делать, а когда мать уходила в колхоз, он слонялся из угла в угол, забавлялся с Нюркой. Пробовал от безделья учить двойняшек. Учеба эта кончалась визгом на всю избу.
— Ты Маня, а ты Таня — вот и нечего вам под одним именем ходить. Садись одна палочки писать, а другая картинку красить!
    Двойняшки отчаянно цеплялись друг за дружку.
— Пускай вместе они! Пускай вместе! — заступался за них Николка.
— Уйди! Что, они всю жизнь за ручку ходить будут? Уйди, не мешай лучше!
    Николка жаловался матери, и мать обрушивалась на Леньку:
— Всех ребят перемутил! Бессовестный этакий! Игру какую нашел себе!
    Ленька уходил, обиженно хлопая дверью.
    "Ладно! Отец сам меня над ними назначил! Приедет — все расскажу!"
    Ладу в семье не было. Ленька все чаще и чаще загуливался до позднего вечера. Возвращаясь, он боязливо поглядывал на свой двор, опасаясь встречи с Татьяной Андреевной.
    Татьяна Андреевна действительно пришла к Пелагее. Узнав от учительницы, что Ленька не ходит в школу, Пелагея растерялась, покраснела и, путаясь в ответах, выгораживала сына:
— Помогает он мне по дому... детишки малые... Не управляюсь я одна с ними!
    Учительница качала головой:
— Неправа ты, Пелагея. У всех детишки, а учатся все.
    После ухода учительницы мать плакала, упрекала Леньку, а он отмалчивался и горько думал о своей жизни: все напасти сразу свалились на него. Ничего поправить уже нельзя, везде ему стыдно и нехорошо, и сам он ходит обиженный и злой на всех. И ни с того ни с сего реветь ему хочется от такой жизни.
    Так и сяк обдумывая свои дела, Ленька не видел другого выхода, как только явиться к Татьяне Андреевне с убитыми зайцами и тем самым доказать ей, что не лгал он тогда в классе и не шатался зря. Этими же зайцами думал он наладить свои отношения с матерью и показать ей, что не пропащий он человек, а большак, хозяин — для семьи старается. Вместе с Генькой ходил он в лес ставить силки, лазил по сугробам, но зайцы не попадались.
— Под вечер ходить надо, — уверял Генька.
            * * *
    В воскресенье Пелагея собралась в лес за хворостом.
— Пойдем, Ленюшка, а то на гору не втащить мне одной.
— Николку бери, — ответил Ленька.
    В этот день он снова сговорился с Генькой идти на зайцев. Генькино ружье было заряжено крупной дробью, а заячьи следы, по словам Геньки, прошили весь лес.
— Куда ни ткнись — везде зайцы! Только сейчас и стрелять их!
    Пелагея не взяла Николку. Он остался с младшими детьми — на Леньку мать уже не надеялась.
    Повязав голову платком, она впряглась в длинные санки и вышла со двора.
    Под вечер Ленька и Генька, измученные лазанием по глубоким сугробам, голодные и злые, возвращались домой. К ночи крепкий мороз туго стянул землю. Дорога шла в гору. Голубые, накатанные санями колеи круто поднимались вверх и исчезали в лесу.
    Шли молча. Генька чувствовал себя виноватым, но не сдавался, вертел головой и про каждую ямку в снегу говорил:
— Заяц сидел... его след!
    Вдруг Генька увидел большое дупло в старом дубе.
— Вот откуда выслеживать надо! — обрадовался он. — Пойдем?
    И, не дожидаясь ответа, шагнул в сугроб. Ленька, набирая полные валенки снега, полез за ним. Дупло было просторное, стенки его обуглились и пропахли дымом. У самого входа был кем-то сложен валежник. Мальчики присели на него.
— Тут один от волков прятался. Всю ночь костер жег, — сообщил Генька.
— Врешь все, — недоверчиво усмехнулся Ленька. — То зайцы, то волки... — Он вдруг прислушался. На дороге скрипел снег.
    Генька выглянул и, легонько свистнув, попятился назад.
— Прячься! Прячься! Мамка твоя идет!
    Ленька посмотрел на дорогу. Натянув на груди веревки, Пелагея, нагнувшись всем телом вперед, медленно волокла в гору санки с хворостом. Ноги ее скользили, платок съехал с головы, и влажные волосы покрылись инеем. Она часто останавливалась, с трудом переводя дыхание.
    Ленька невольно рванулся к ней, но Генька крепо вцепился в его рукав:
— Дурак! Тебя же ругать будет! Она небось злая сейчас. Они все такие, матери—то. Чуть что потруднее, так сейчас злые делаются. И на нас нападают. Моя тоже такая.
    Ленька опустил голову и слушал удаляющийся скрип полозьев. Скрип был неровный: то затихающий, то резкий. Леньке казалось, что он слышит трудное дыхание матери. От волнения он и сам дышал глубоко и тяжко.
    "Не довезет... Слабая она..." — вертелось у него в голове. Но руки были опущены, онемевшие ноги не двигались.
    И только когда фигура матери черной точкой исчезла в синих сумерках, он поднял голову и повернулся к Геньке:
— Пропади ты пропадом со всеми твоими зайцами! В последний раз я с тобой шатался!
            * * *
    Прошло несколько дней, Ленькино место в классе все еще пустовало. Это пустое место сразу бросалось в глаза Татьяне Андреевне, когда она входила в класс. Ее сердило и тревожило отсутствие ученика. Она припоминала свой разговор с Ленькой дома, потом — неприятное объяснение в классе. Одно как—то не вязалось с другим, и Татьяна Андреевна, пожимая плечами, грустно говорила себе: "Не понимаю". Было очевидно, что Ленька не хочет и боится с ней встретиться.
    Она пробовала узнать что-нибудь от ребят, но и они говорили разное:
— Матери помогает...
— С Генькой шатается...
    Татьяна Андреевна позвала к себе Егорку. Егорка ничего не знал. Он рассказал только про последнюю встречу с Ленькой, когда тот возвращался с неудачной охоты.
— И чего шатался? — простодушно сказал он. — Обмерз весь... Семья, говорит, большая. А сам с Генькой на зайцев ходит.
— На зайцев?
— Ну да! С ружьем ходит. Все ребята их видели!
    Татьяна Андреевна задумчиво посмотрела на Егорку.
— Мне все это узнать надо.
— Я к нему не пойду, — насупился Егорка. — Я тогда про него сказал, он на меня злится теперь.
    Татьяна Андреевна села на диванчик и вздохнула. Егорка тоже присел на кончик стула и поглядел на учительницу круглыми карими глазами.
— Ведь он не ходит в класс! — почти выкрикнула Татьяна Андреевна. На щеках ее вспыхнули красные пятна.
    Егорка вскочил. За эти пятна на щеках учительницы он решил хорошенько поквитаться с Ленькой.
    "Вот я ему дам по шее", — подумал он про себя.
— Да вы не беспокойтесь, Татьяна Андреевна! Не беспокойтесь!
    Татьяна Андреевна рассердилась:
— Что ты мне все твердишь: "Не беспокойтесь"! Я тебе говорю, что в классе, там, где сидел твой товарищ, пустое место! А ты мне повторяешь: "Не беспокойтесь, не беспокойтесь"!
    Егорка раскрыл рот, но Татьяна Андреевна продолжала:
— А если у тебя в семье за столом нет сестренки или братишки, который должен сидеть тут, рядом с тобой, то ты не беспокоишься?
— Так ведь он жив... — робко начал Егорка. — И не болеет, слышно...
— "Слышно"! — рассердилась Татьяна Андреевна. — А что еще тебе слышно?
    Егорка потупился.
— Я с ним не дружу, — сказал он.
— Не дружишь? — протянула Татьяна Андреевна. — Тогда конечно... Тебе безразлично... Пускай болеет, пускай умирает, пускай неучем остается...
    Егорка молчал.
— Ведь четыре года вы в одной школе вместе сидели. Что же это, по—твоему, ничего не значит? Научу я вас когда—нибудь быть людьми?
    Егорка потянул к себе шапку.
— Ребят с собой возьми. Помогите там по хозяйству — может, не справляется он один... Да не говори, что я послала тебя, — провожая его, сказала Татьяна Андреевна.
          * * *
    Ленька похудел. Не щеках его обозначились скулы, подбородок заострился. Когда, втянув голову в плечи, он проходил по двору или, подперевшись руками, сидел за столом, Николка спрашивал у матери: "Что это он тихий такой?"
    После встречи с матерью в лесу Ленька перестал бегать из дому. Он вставал рано, гремел ведрами, наполнял водой кадку и следил за каждым шагом матери, внимательно примечая все, что она делает, и удивляясь тому, что никогда не замечал раньше, сколько у нее работы. Часто, когда мать клала руки на поясницу и с трудом разгибала спину, он подбегал к ней и испуганно говорил:
— Сядь! Сядь!
    А она, вместо того чтобы жаловаться, растроганно отвечала:
— Да не устала я, милок... Ни чуточки не устала...
    И гладила Леньку по щеке жесткой от работы ладонью.
    По ночам мать тяжко вздыхала. Ей не давало покоя, что Ленька отбился от школы. Она пробовала заговаривать об этом, но Ленька молчал, съеживался и озлоблялся. Тогда мать пыталась хитрить с ним и иногда утром, искоса поглядывая на сына, говорила:
— Батюшки! Время-то, время-то бежит! Девятый час, поди... — и клала перед ним сумку с книгами.
    Ленька подходил к окну и, забывшись, смотрел на улицу. Из всех дворов выбегали школьники. Ленька барабанил по стеклу пальцами, хмурился, о чем-то думал про себя, но в школу не шел.
— Сынок! — окликала его мать.
    Ленька вздрагивал, как человек, застигнутый врасплох.
— Сходил бы ты к Татьяне Андреевне, сынок. Повинился бы ей по—хорошему.
— Не в чем мне виниться, — сурово отвечал Ленька и, чтоб прекратить разговор, выходил из избы.
    "Выгонит он нас", — тревожно думал Егорка, шагая по улице с соседскими ребятами Степой и Митрошей. Митроша был рослый и крепкий. Степа — тонкий и длинный. Егорка — приземистый и круглолицый. Все трое были неразлучными друзьями и всюду являлись вместе. Зная наперечет семьи фронтовиков, они заходили к ним как свои люди и деловито принимались за работу: кололи дрова, носили воду, перебирали вместе с хозяйками проросшую картошку и, уходя, говорили:
— Если что надо, гукните в школу, мы сразу и придем!
    С первого дня войны Митроша, Степа и Егорка вывешивали в колхозной избе—читальне сводки. Переписывали они их крупными печатными буквами и заканчивали всегда одними и теми же словами: "Да здравствует непобедимая Красная Армия!"
    Все село знало и любило этих ребят, и везде чувствовали они себя желанными гостями, но сегодня, идя к Леньке, Егорка хмурился и молчал кажется, ни за что не пошел бы он к Чистяковым, если б не Татьяна Андреевна.
    Ленька был дома. Он сидел за столом, а мать стояла у печи и, глядя на огонь, вспоминала последнее письмо отца. Было оно писано чужой рукой и послано из какого-то госпиталя. Отец ни на что не жаловался и только короткой припиской сообщал, что малость вышел из строя и лежит в госпитале.
    Дверь с шумом хлопнула, и в избу ввалилось трое ребят. Ленька поднял голову и увидел Егорку. Егорка снял шапку и оглянулся по сторонам.
— Мы к тебе, тетя Поля! — улыбаясь, сказал он и поправил за поясом топор. — Вишь, ребята по работе соскучились! Не помочь ли чего по мелочи? Здорово, хозяин! — кивнул он растерявшемуся Леньке.
    Пелагея поставила ухват и заволновалась:
— Ишь ты... Скажи пожалуйста... Да кто же это вас прислал—то?
— Мы сами по себе! — весело сказал Егорка.
— Сами сознательные! — буркнул от двери Митроша, подпирая головой притолоку.
    Тонконосый длинный Степа вытащил записную книжку и важно сказал:
— Ну, в чем тут нужда? Говори, тетя Поля! Я заявление могу от тебя написать! И сам в район его отнесу!
— Что ты, что ты! — замахала руками Пелагея. — Зачем людей зря тревожить? Время военное. Не мы одни!
    Митроша потянулся и потер варежкой нос.
— К делу! Спрашивай, Егорка!
— Чего спрашивать? Сперва снег с крыши скинем — больно много снегу этой зимой... А там, глядишь, и еще какая работенка найдется. — Егорка дружески кивнул Леньке. — Пошли во двор! Лопаты давай!
— Вот-вот... — заторопилась вдруг Пелагея. — Когда б вы мне сарайчик починили: поросенок у меня там в дырку выскакивает. Вот кабы починили — не набегаюсь я за ним...
    Ленька бросил на мать сердитый взгляд, надел тулуп и вышел из избы. Сердце его кипело обидой на мать, на ребят, на Егорку. Больше всего на Егорку, державшего себя как ни в чем не бывало. Он не знал, что Егорка, выполняя мудреное задание Татьяны Андреевны, чувствует себя неуверенно и старательно прячет эту неуверенность. Оба исподтишка следили друг за другом. Ленька с ненавистью смотрел, как Егорка, весело насвистывая, подошел к сарайчику, вытащил старые тряпки, которыми Пелагея затыкала большую дыру в стене, шлепнул по носу выглянувшего оттуда поросенка и сказал:
— Хрюшка-то у вас небось по всему двору бегает?
— Выскакивает, выскакивает! — снова подтвердила Пелагея.
    Егорка вытащил из сарая доску, повертел ее в руках, примерил и стал обтесывать.
— Гвозди есть?
    Ленька пошел в кладовку. Железная крыша трещала под Митрошиными сапогами, по двору сновала длинная фигура Степы, от сарайчика доносились веселое посвистывание и стук топора. Сердце у Леньки сжималось от стыда и обиды, что на его дворе хозяйничают непрошеные гости, тогда как ему, Леньке, ничего бы не стоило сделать все это самому. Он долго копался в ящике с гвоздями и горько повторял:
— Приедет отец — все расскажу!
    Митроша вытащил из-под снега промерзшие бревна.
— На починку они тебе не пойдут, — постукав топором по гнилому стволу, сказал он Леньке. — Давай матери на дрова изрубим!
    Стиснув зубы, Ленька в сердцах схватил топор и всадил его в бревно. Митроша молча вытащил топор и бросил его на крыльцо.
— Пилу давай!
    Окончив работу, мальчики полезли на крышу и потом долго топтались на дворе, отряхивая с валенок и полушубков снег.
— Да, тяжело тебе... Такая семья не шутка, — протянул Егорка, поглядывая на Леньку.
    В горле у Леньки заклокотало от злости, и, захлебываясь словами, он хрипло забормотал:
— Моя семья! И никому до нее дела нет! Я большак! Отец меня сам назначил! Сам я и справлюсь здесь!
    Он задохнулся и обвел взглядом ребят.
— Справишься так справишься! — безразлично сказал Митроша, хлопая мокрыми варежками. — Пошли, что ли!
    Степа косо поглядел на Леньку, обидчиво дернул носом, спрятал в карман записную книжку и шагнул за Митрошей.
— А за помощь... спасибо! — бросил им вслед Ленька.
    Егорка облокотился на перила крыльца.
— Ступайте! Я приду потом, — кивнул он ребятам.
    Ленька вызывающе посмотрел на него.
— Это ты правильно сделал, — сказал вдруг Егорка.
— Чего? — удивился Ленька.
— Я и сам не люблю, когда мне помогают, — не отвечая на его вопрос, задумчиво сказал Егорка. Он прищурился и помотал головой. — Смерть не люблю!
— А ко мне пришел? — с упреком спросил Ленька.
— Я пришел... — замялся Егорка и посмотрел на Леньку. — Ты вот все... на охоту ходишь.
— На охоту? — переспросил Ленька и, засунув руки в карманы, поглядел на товарища сверху вниз. — На зайцев хожу! А тебе что?
    "Увязаться за мной хочет!" — подумал он про себя.
— А не ловятся зайцы-то? — тихо и неуверенно спросил Егорка, чувствуя, что не с того начал и не так ведет разговор, как нужно.
— Ничего! — хвастливо сказал Ленька и, увлекшись, начал рассказывать о своих похождениях. Рассказал и про заячьи уши, которые он чуть руками не схватил, и про силки с зайцами.
    Егорка слушал его с улыбкой, щурясь на белый снег; он думал о Татьяне Андреевне: "Что ей скажешь? Зря ведь шатается..." Ему стало жалко Леньку. Он прервал его на середине рассказа и нетерпеливо спросил:
— Да на что тебе зайцы-то? На что!
— Как на что? — опешил Ленька. — Ведь семья у меня! Что ни заяц, то шапка! Я в тот раз ноги отморозил — думал, пропаду вовсе, — неожиданно для себя пожаловался он. — Болото... Ветер в ушах свистит... — Он поежился. Вот так—то и отец, бывало...
    Егорка вспомнил, как встретил у ворот школы посиневшего, промерзшего Леньку. Он заволновался:
— Брось ты это... зайцев своих! Не доведут они до добра! Ведь ты в школу не ходишь!
— А я в школу и не пойду, — твердо сказал Ленька.
— Почему? — удивился Егорка.
— Из-за тебя не пойду, из-за ребят не пойду, из-за Татьяны Андреевны не пойду! — неожиданно со злостью выпалил Ленька.
    Егорка смотрел на него испуганными глазами.
— Татьяна Андреевна не верит мне... Думает — гуляю, шатаюсь... Голос у Леньки дрогнул. — Никто жизни моей не знает!
    Егорка схватил товарища за рукав и, забыв предупреждение учительницы, быстро заговорил:
— Татьяна Андреевна сама меня послала. Жалеет она тебя, беспокоится. Я ведь не сам пришел...
    Ленька выдернул свой рукав и отвернулся.
    Егорка тронул его за плечо.
— Ты на меня не сердись. Я ведь тогда в классе по дружбе...
    Ленька молчал, сглатывая слезы.
            * * *
    Егорка пришел к Татьяне Андреевне взволнованный. Из его сбивчивого рассказа выходило так, что не ходит Ленька в школу не потому, что заленился, а потому, что она, Татьяна Андреевна, не верит ему больше. А на зайцев ходил он потому, что ребятам нужны шапки. А зайцы все равно не словились, и только намучился с ними Ленька.
— Сказал: "Не пойду в школу", а сам заплакал.
    Егорка замолчал и добавил с тяжелым вздохом:
— Никто жизни его не знает...
    Татьяна Андреевна посмотрела на его доброе огорченное лицо и встала.
— Ну иди! Спасибо тебе.
    Егорка широко раскрыл глаза и не двинулся с места.
— Как же... с Ленькой-то?
    Он хотел еще что-то сказать, но Татьяна Андреевна замахала руками:
— Иди, иди!
    Он хмуро и укоризненно посмотрел на нее: "Четыре года учила его... А случись что-нибудь..." И вышел с тяжелым чувством обиды за товарища: "Ничего, Ленька, сами обдумаем!"
    Татьяна Андреевна надела шубку, схватила платок и остановилась.
    "Я до сих пор верила тебе, Леня!" — вдруг отчетливо вспомнила она свои слова. И перед ней сразу встало испуганное, умоляющее лицо Леньки, вспомнился его отчаянный крик, который вызвал смех всего класса: "Я зайцев ходил стрелять!"
    Он испугался, что она не верит ему больше.
    Татьяна Андреевна вдруг поняла: "Я не осталась с ним, не узнала, не расспросила... Я ничего не сделала!"
    Завязывая на ходу платок, учительница почти бежала по длинной деревенской улице...
    А в избе шло тяжелое объяснение.
    Расстроенный приходом ребят, Ленька надрывно кричал матери:
— Я бы сам тебе все починил! Я не отказывался! Я вон в школу из—за вас не хожу!
    Татьяна Андреевна остановилась в сенях и прислушалась.
— Из-за вас! Из-за вас! Все ноги себе отморозил! Вруном перед Татьяной Андреевной сделался... А она тоже на меня сердится... Если бы пришел к ней с зайцами, может, поверила бы...
    Татьяна Андреевна отворила дверь. Ленька, уронив голову на край стола, плакал громко и жалобно. Пелагея, опустив руки, стояла над ним молчаливая и испуганная. Татьяна Андреевна бросилась к Леньке:
— Тише... тише... Я не сержусь. Я верю тебе...
    Ленька поднял мокрое от слез лицо, он силился что—то сказать, но неожиданный визг заглушил его слова.
    Уткнувшись друг дружке в плечо пушистыми головками, двойняшки залились звонким плачем.
— Что это? — испуганно спросила Татьяна Андреевна.
— Это... Манька-Танька, — засмеялся Ленька, вытирая пальцами не просохшие от слез щеки.
            * * *
    Майское солнце заливало Ленькину избу. Оно пробивалось во все щели, золотым ручейком струилось по крашеному полу, зайчиком пробегало по светлым волосам двойняшек и гладило горькие морщины матери. Вестей от отца не было. Последнее Ленькино письмо, посланное в госпиталь, пришло обратно с короткой надписью: "Выбыл". Ленька не показал его матери. Вместе с Татьяной Андреевной они написали запрос в полк.
    Время шло. Немногое изменилось в Ленькиной жизни, но изменилось главное: ученье наладилось, в семье наступил мир и жизнь пошла ровнее. Только об отце вспоминать было больно, о нем старались говорить меньше.
    Был первый день праздника. Накануне Пелагее прислали из колхоза подарки для ребят. Двойняшки в одинаковых платьицах, как два розовых цветка, сидели на подоконнике, высовывая на улицу свои пушистые головки. Нюрка, поскрипывая новыми башмачками, бегала по избе; Николка, засучив рукава ковбойки, тер мылом красные уши. Ленька, с удовольствием поглядывая на принаряженных ребят, вместе с матерью рылся в сундуке: к его новым брюкам в полосочку не подходила старая, изношенная за зиму рубаха. Егорка, нарядный и радостный, вбежал в избу. На нем была зеленая гимнастерка, из кармана торчал карандаш, жесткий воротник провел под Егоркиным подбородком красную черту.
— В Веселовке кино нынче! Собирайся! Ребята ждут!
    Ленька посмотрел на заштопанные рукава своей рубашки и замялся. Мать молча вынула из сундука отцовскую куртку и подала ее сыну. Ленька испугался, замотал головой. Ему вдруг показалось, что если он наденет отцовскую куртку, то это будет значить, что отца нет, он не вернется и Ленька уже никогда не увидит этой куртки на отцовских плечах... И, отстраняя ее обеими руками, он повторял:
— Убери... убери! Пусть отцу будет!
— Что же хуже людей-то быть? — мягко сказала мать.
— Надевай! Надевай! — закричал Егорка.
    Товарищи Егорки с шумом ввалились в избу:
— Пошли, что ли!
    Ленька надел куртку. Рукава были длинны, плечи широки.
— Не по мне она...
— Рукава подвернуть можно. Потом ушью, — сказала мать и, порывшись в сундуке, вынула оттуда старый кошелек. Ее сухие пальцы долго перебирали что—то в кошельке, пока нащупали новенькую пятерку. — Возьми, сынок... Может, кваску там или пряничек себе купишь.
    Ленька взял пятерку и, опустив глаза, вышел из избы.
    По дороге в Веселовку ребята разговаривали о военных событиях, рассказывали деревенские новости. Егорка всегда ободряюще действовал на Леньку, но сейчас он рассеянно слушал его. У леса они встретились со стариком Пахомычем, давним приятелем Ленькиного отца. Старик работал на пристани.
    Он подошел к Леньке.
— Да-а, вырос... Вырос, парнишка, ты... Вот она и куртка отцова на тебе. — Он провел рукой по бархатному рукаву и покачал головой. — Вместе покупали. Да вот... не судьба...
    Ленька съежился и, не зная, что сказать, молча переминался с ноги на ногу. Пахомыч вдруг спохватился:
— Да! Бишь, об чем это я? Как мать—то? Ребятишки, а? Небось туго живете, а?
— Ничего, — протянул Ленька, — помаленьку, — и посмотрел вслед товарищам, которые ушли вперед.
— "Помаленьку, помаленьку"! — с живостью подхватил Пахомыч. — Что надо — ко мне приходи! Работенка всегда найдется!
— Учусь я...
— А ты по выходным... По выходным приходи! Сейчас сезон открывается. Первого парохода ждем. Большая погрузка будет. — Он потрепал Леньку по плечу. — Я тебя живо-два пристрою! Придешь?
— Приду! — обрадовался Ленька.
    И, попрощавшись с Пахомычем, побежал догонять товарищей. Ребята ушли уже далеко. В лесу Ленька замедлил шаг и, размечтавшись, тихо брел, не замечая дороги.
    "Каждый выходной работать буду! Мешки укладывать или таскать что... Всякая работа по мне", — радовался он.
    Из-за леса гулко и призывно донесся Егоркин голос:
— Э-эй! Ленька! Опоздаем!
    "Ничего, поспею!" Он вспомнил старый пустой кошелек матери и полез в карман за пятеркой: "Эту тоже не потрачу... К своим приложу тогда... Чтоб ей больше было..."
    Он представил себе, как выложит матери заработанные деньги, увидел ее удивленное лицо и громко засмеялся, но тут же притих. Этот смех словно резнул его по сердцу, и он тоскливо прошептал:
— Папаня!..
           * * *
    После праздника рано утром Ленька прибежал к Татьяне Андреевне. В школу они шли вместе, и дорогой Ленька, захлебываясь, рассказывал ей о том, что Пахомыч обещал ему работу на пристани.
— Подожди! Подожди! Что это за Пахомыч такой? — озабоченно спрашивала Татьяна Андреевна.
— Да Пахомыч! Старик вообще...
— Да откуда ты его знаешь, я тебя спрашиваю?
    Узнав, что Пахомыч приятель Ленькиного отца, Татьяна Андреевна не стала возражать.
    Вечером Ленька подсел к матери:
— Я вот что... К Пахомычу пойду. Работать у него по выходным буду. Может, и на все лето возьмет он меня.
    Мать заплакала. Ленька обнял ее за шею и сказал с суровой лаской:
— Ну-ну, не реви... Я совсем тут близко буду.
    В первое же воскресенье он отправился на пристань и нарочно прошел мимо раскрытых окон Татьяны Андреевны. Он чувствовал себя взрослым, рабочим человеком; на плечи была накинута отцовская куртка. Его провожал до околицы Николка. — Ухожу, Татьяна Андреевна! На работу! — крикнул он в раскрытое окошко учительнице.
    Она выглянула, кивнула ему головой.
    Ленька весело зашагал по дороге, наказывая провожающему брату:
— Гляди тут без меня... Мать — она слабая!
            * * *
    Ленька уже два летних месяца работал на пристани. На его обязанности лежало записывать принятый с парохода груз. Работа была легкая; вместе с другими подростками Ленька успевал несколько раз в день выкупаться в реке, а от парохода до парохода — приготовить мешки для погрузки. Он не боялся никакой работы: чистил сарай, зашивал прорвавшиеся мешки, бегал за хлебом для грузчиков. Каждую субботу, чисто вымытый, с мокрым пробором на голове, Ленька облекался в бархатную куртку и отправлялся домой. Младшие дети выбегали к нему навстречу. Он оделял их черными медовыми пряниками, брал на руки Нюрку и, поминутно подгоняя отстающих двойняшек, шествовал по деревне, выспрашивая Николку обо всех новостях. В избе степенно здоровался с матерью и выкладывал на стол недельную получку.
    Пелагея умилялась, долго держала на ладони деньги, не зная, куда их положить. И потом всю неделю, в ожидании сына, говорила соседкам:
— Мой-то... большак, каждую получку в дом песет!
            * * *
    Стоял конец июля. На пристани сновали люди, скрипели на воде привязанные лодки, гремели тяжелые, груженные солью вагонетки. Под навесом сидели на узлах пассажиры, топтались босоногие ребятишки. Ждали парохода.
    Белоголовый, обветренный, вытянувшийся за лето Ленька стоял на пристани рядом с Пахомычем.
    Издалека донесся протяжный гудок. В голубые облака поползли черные клубы дыма. Покачивая белыми, заново покрашенными боками, рассекая носом воду, показался пароход. Пассажиры заволновались. Матросы приготовили сходни. Пароход вплотную подошел к пристани. Тяжелые, намокшие кольца каната шлепнулись на чугунные стойки и тихо заскрипели, натягиваясь между пристанью и пароходом. Глубокая темная щель с мутной водой медленно сокращалась. Пароход, дрогнув, остановился. На палубе засуетились люди. Матросы сбросили сходни.
— Поберегись! Поберегись!
    Ленька стоял, опираясь грудью на мешки. Пассажиры толпой протискивались мимо него к выходу.
    И вдруг губы у Леньки дрогнули, глаза уставились в одну точку; он бросился в толпу и застрял в ней, пробиваясь вперед головой и руками. Пахомыч схватил его за рубаху:
— Стой, стой! Ошалел, что ли?
— Папка! Папаня! — вынырнув из толпы, отчаянно крикнул Ленька.
    Люди стиснулись, откачнулись к перилам и пропустили человека в шинели. Одна рука его протянулась вперед к Леньке, вместо другой повис пустой рукав. Обхватив отца за шею и не сводя глаз с этого пустого рукава, Ленька повторял, заикаясь и плача:
— Пришел, ты пришел... папаня мой?!
           * * *
    Над лесной дорогой шумели старые дубы. В пышной зелени кустов пели птицы. Темные, согретые солнцем листья мягко задевали за плечи. В светлых лужах мокла изумрудная трава.
    Сын крепко держал за руку отца и неумолчно, торопливо рассказывал ему о своей жизни. Голос его иногда падал до шепота и терялся в шуме ветра и птичьих голосов, иногда прорывался слезами, и, охваченный горечью воспоминаний, Ленька останавливался.
— Слышь, папка?..
    Отец крепко сжимал тонкую жесткую руку сына.
— Слышу, сынок!..
    Встречный ветер трепал полы серой шинели и срывал с Ленькиных плеч черную бархатную отцовскую куртку.