Рассказ Приключения с киселем

    Вылезли наверх. Запыхались.
— Давай ещё разок скатимся? — сказала Алёнка.
    Но Таня вдруг всплеснула руками:
— Ой! А кисель-то где же?
    Горшка с киселём не было. Была только ямка в снегу.
— Лучше бы мы не катались! — всхлипнула Таня.
— Это всё гуси виноваты — сбили нас с дороги! — сказала Алёнка. — Кабы не сбили, мы бы на гору не пришли…
    Упала крупная пушистая снежинка прямо Алёнке на нос. Она подняла голову — никак, снег начинается?
    Подняла голову и вдруг засмеялась:
— Таня, погляди наверх!
    Таня поглядела. А наверху, на ракитовой ветке, висит их горшок с киселём!
— Кто-нибудь шёл мимо по тропочке и нарочно повесил!
    Подружки обрадовались, да рано. Нашли свой кисель, а достать не могут — очень высока ветка. Они стали друг друга подсаживать, но только кряхтели да падали в снег. Хотели нагнуть ветку — силы не хватило. Ветка толстая, не гнётся, только иней с неё валится на голову.
— Знаешь что, Таня? — сказала Алёнка. — Пойди в деревню, позови кого-нибудь… Может, Юрку…
— А ты?
— А я отнесу солому и буду здесь стоять. Буду стеречь.
— Будешь стоять?
— Буду.
— А если замёрзнешь?
— Всё равно буду стоять.
    Таня приподняла полы своего синего пальтеца и побежала по тропочке в деревню.
    А Алёнка отнесла в сарай снопы и вернулась под большой ракитовый куст, на котором висел горшок с киселём.
    Небо между тем побелело, потускнело. На сугробах уже не играли острые огоньки, и лёд на горе уже не сверкал так ярко. А снежинки всё гуще падали, всё веселей кружились.
    Алёнке стало зябко. Снизу, из овражка, начинало подувать, начинало завихривать. Однако взялась Алёнка стоять, значит, стой!
    Но Алёнка ждала недолго. Таня уже шла к ней на выручку, а с ней — тётка Марья Бубенцова. Тётка Марья шла за водой на реку. Она нагнула ракитовый куст и сняла горшок с киселём.
— Это скотник дядя Павел повесил, я знаю, — сказала тётка Марья. — Он в сарай за соломой ходил, увидел ваш узелок да и подшутил над вами!
    Таня и Алёнка сразу повеселели. Они опять взяли свой узелок: Таня с одной стороны, Алёнка — с другой. И пошли в ригу, понесли Таниной матери овсяный кисель.
    Подруги шли, а ветер подгонял их. Он теребил их пальтишки, закидывал на головы концы платков. Снег стал густым, совсем завесил и небо и землю. А тут уж и темнеть начало. Сквозь снег и сумерки едва разглядели ригу.
    Под навесом риги, за соломенными заслонами, колхозницы мяли лён.
    Мягко и ровно тарахтел трактор, негромко рокотала мялка.
    Работа шла спорая. Одна колхозница разбирала большие пуки льна по горстям. Другая подавала эти жёсткие прямые горсти в мялку. Третья принимала их из мялки уже мягкими, мятыми и складывала в кучку. А остальные колхозницы трепали лён, выколачивали из него костру. И костра эта — сухие мелкие обломки жёстких стеблей — летела вокруг, словно белая придорожная пыль.
    Около самой стены топорщились жёсткие пуки льна, ещё тёплые, только что вынутые из риги.
— Батюшки мои! — сказала Танина мать, приостанавливая работу. — Это вы откуда взялись? В такую-то непогодь!
— Мы тебе кисель принесли, — сказала Таня. — Полдничай!
    Все колхозницы засмеялись: ужинать пора, а они с полдником! И Танина мать засмеялась тоже.
— Какие же полдники — уж вечер на дворе. Что же так поздно вас послали?
— Да нас давно послали… — сказала Таня.
— А где ж вы были?
— Да мы всё шли…
— У вас небось, пока шли, и кисель-то льдом подёрнулся! — сказала соседка Татьяна.
    А соседка Катерина сказала:
— Ничего, что льдом подёрнулся. Не дорог кисель — дорога забота!
— Ну, отдохните — видно, далёкий у вас путь был, — сказала мать. — А мы сейчас последний лён домнём и пойдём домой все вместе. А дома тогда уж и кисель съедим.
    Часто-часто замелькали в её руках льняные горсти, посыпалась, полетела сухая костра. Таня глядела, как длинные льняные стебли становились всё мягче, всё чище, превращались в серебристое светлое волокно.
    Алёнка и Таня пробрались поближе к самой риге, к тёплой бревенчатой стене, к открытой дверце.
    В глубине риги было темно. Круглый фонарь, повешенный наверху, слабо освещал длинные частые жерди-колосники. На эти жерди насаживают снопы — и ржаные, и овсяные, и льняные, — когда чей черёд. А внизу, под колосниками, топят большую печь, и снопы сохнут.
    Сухую рожь и сухой овёс легче молотить. А сухой лён мять легче.
    Из тёмной глубины риги дышало теплом и крепким запахом просохшего льна.
— Слазить бы туда, а? — прошептала Таня.
    Но Алёнка даже отодвинулась от дверцы:
— Нет уж! Провалишься, да прямо в печку!
— А всё-таки посмотреть бы, а? Вот как дядя Иван Таланов полезет печку топить, и я с ним попрошусь!
— Много там ещё льну-то? — спросил кто-то. — А то уж темно становится.
— Девчонки, есть там лён на колосниках? — крикнула бригадирша тётка Дарья. — Видно вам или нет?
— Видно! — ответила Таня. — Все колосники видно, а льна — ни одного снопа нету!
— Ну тогда давайте поживей, — сказала тётка Дарья. — Давайте поживей, да и домой. Теперь немного осталось.
    Ещё чаще застучала мялка, ещё гуще, полетела костра, ещё веселей замелькали длинные льняные горсти.
    Колхозницы домяли лён и пошли домой. И Таня с Алёнкой пошли с ними.
    Снежный ветер летел им навстречу и сбивал с дороги. Тогда мать распахнула своё широкое пальто и накрыла одной полой Таню, а другой — Алёнку. Идти втроём было тесно, но зато тепло и весело. Таня кричала:
— Ку-ку!
    Алёнка откликалась ей, а мать смеялась:
— Я с вами, как наседка с цыплятами. Цыплята, как озябнут, — сейчас к курице под крылья. Так и вы у меня!