Рассказ Птенцы-хитрецы

9 минут на чтение

    Жил я в лесу. Совсем один.
    Скучно одному. «Вот бы, — думаю, — щеночка себе завести. Весёлого, ласкового. Учил бы его уму-разуму — скуки бы и не было».
    Но в лесу щенков нет. Собрался я в деревню. А дорога туда была не близкая.
    Вышел я из лесу, пошёл полем. Шёл-шёл — устал. Присел отдохнуть.

Говорящие яйца

    Хорошо летом в поле! Кругом рожь шелестит.
    Вдруг слышу: будто пикает кто-то тихонько во ржи…
    Раздвинул колосья, а там целое лукошко яиц!
    Лукошка-то, правда сказать, никакого нет: прямо на земле яйца лежат, в ямке. И много их: двадцать штук я насчитал!
    Лежат и — вот чудеса! — переговариваются.
    На птичьем языке — писком.
— Пик! — скажет одно яичко.
— Пик-пик-пик! — отвечают другие.
    Осторожненько взял я одно яйцо и приложил к уху.
— Пи-ик! — испугалось яичко. Потом что-то ворохнулось в нём, тюкнуло изнутри в скорлупку — и притихло.
    Ясно: в яйце готовый цыплёночек! Гнездо — я знал это — красивой полевой курочки — серой куропатки. Куропатка-мама куда-то пропала. Может быть, ушла надолго. А может быть, и совсем не вернётся: где-нибудь ястреб её подхватил или хорёк поймал. Птенчики и волнуются. Пищат. Чувствуют, что пропадут без мамы.
    Положил я обратно яйца. Задумался: что делать? Верно ведь: выклюнутся — непременно пропадут одни. Сколько кругом врагов-то!
    Надумал: никакого щенка мне не надо! Сбегаю домой, принесу корзиночку, сложу в неё яйца. Будет у меня целых двадцать цыплят — жёлтеньких, прехорошеньких. Кормить их буду, учить уму-разуму. Какая уж тут скука с ними!
— Пик! — тревожно пискнуло в одном яйце.
— Пик-пик-пик-пик! — тревожно отозвалось в других.
    Боятся, бедненькие, одни, без мамы! Надо спешить.
— Не пикайте! — крикнул я им. — Живо прибегу, заберу вас к себе домой.
    И побежал к себе в лес — за корзиночкой.

Яйцо на ножках

    Прибегаю назад — нет в ямке яиц, одни пустые скорлупки лежат!
    А из ржи с треском и шумом вырвалась вдруг красивая курочка с шоколадной подковой на груди. Взлетела, пала на дорогу — и побежала по ней, волоча по земле крылья.
— Знаю вас, знаю! — крикнул я ей. — Не обманешь!
    Это была, конечно, куропатка-мама; они всегда так притворяются, чтобы отвести человека подальше от своих птенчиков.
— Очень рад, что тебя никто не съел. А одного сынка я всё-таки возьму у тебя, чтобы мне в лесу не так скучно было одному.
    Я посмотрел себе под ноги. Там во ржи лежало одно только целое яичко.
    Я нагнулся, чтобы взять его. Но яичко вдруг вскочило и побежало!.. Я даже руку отдёрнул от неожиданности. Потом кинулся его ловить, схватил… но в руке у меня осталась только сломанная скорлупка.
    Это половина скорлупки прилипла к влажному пуху птенчика. Куропатка-мама ещё не успела склюнуть её с сынка, он так и бегал со скорлупкой на спине. Я освободил его от скорлупки, он шмыгнул от меня в густую рожь, только я его и видел!
    «Ну, этим птенчикам я не нужен! — решил я. — Боевые ребята. Пойду-ка к себе в лес: там, наверное, найдутся какие-нибудь бесприютные птенчики, которые могут пропасть без моей помощи. Пойду поищу».
    Пошёл в лес.

Под шапкой-невидимкой

    В сухом ельничке с муравьиной кучи свечой взлетел рябчик. Во все стороны с кучи — как шарики — покатились крошечные рябчата. Они были в пуху и летать ещё не могли.
    У меня глаза разбежались: кого ловить?! Кинулся за одним, кинулся за другим, в третьего шапкой бросил — и всех упустил!
    Рябчата затаились — будто шапки-невидимки надели.
    «Ладно, — думаю, — ваше счастье, что вы так хорошо умеете прятаться!» И пошёл поднимать свою шапку.
    Глядь, а под ней два рябчонка лежат рядышком!
    К земле прижались, глазёнки зажмурили, будто они и в самом деле под шапкой-невидимкой.
    Я их — цоп!
    Держу в руке и думаю: «А остальных как найду?.. Давай-ка я этих двух к тем подпущу: они побегут прятаться к своим — и покажут мне, где они».
    Выпустил одного. Он ножками — чик-чик-чик! — отбежал, к земле припал и листком сухим накрылся, будто его тут и не бывало! Рукой случайно не тронешь — ни за что не найдёшь. А других рябчат рядом не видно.
    Выпустил я второго. Думаю: «Может, этот покажет?»
    А он даже и не побежал. Тут же припал к земле и пропал: не то комок земли лежит, не то кусок коры.
    Я понял: значит, и остальные так — кто комочком, а кто под листочком. Такой пушок у них — защитного цвета. Выходит, не шапка у них, а вся одежда невидимка!
    Что тут делать? Комочков земли да листочков сухих вокруг меня не счесть сколько. Всех их руками не перещупаешь! Тронешься с места — того и гляди всех рябчат сапогами передавишь… Как тут быть?
    Присел я на пенёк. Разулся. Потом осторожно опустился на колени, ладонью впереди себя пощупал, каждый листик перевернул пальцами.
    Немножко вперёд продвинулся — опять пощупал.
    Да так из ельничка и ушёл — на четвереньках.
    Дополз до поляны на четвереньках — там стал на ноги.
    «Ну, — думаю, — ни полевым, ни лесным птенчикам я не нужен. Эти отлично и без меня проживут. Пойду у озера гнёзд поищу — вон под горой меж деревьями вода виднеется».

Нырец-подводник

    Спустился с горки, пошёл по берегу, смотрю — в воде на кочке чомгино гнездо. В гнезде — пустые скорлупки и один птенчик.
    Птенчик такой махонький, что не может ни стоять, ни сидеть; лежит на пузечке, вытянув вперёд шейку, и беспомощно растопырил лапки. «Уж живой ли он?» — подумал я и перевернул его пальцем на спину. Малыш засучил ножками, силясь перевернуться на живот.
— Какой же ты беспомощный! — сказал я ему. — такой мне и нужен — возьму тебя на обучение. Но тут птенчик перевернулся, скатился на край гнезда… и бульк в воду! Как камешек. И пропал — только круги пошли…
    Я живо раздвинул траву и, прикрыв глаза рукой от яркого блеска воды, глянул в глубину.
    Птенчик держался там под водой носом за камышину и не двигался.
    Я сунул руку на дно, чтобы подхватить и спасти его. Но он оттолкнулся носом от камышины — и быстро поплыл под водой, перебирая лапками и культяпочками-крыльями. Точно сон вижу: птичонок как ни в чём не бывало летел под водой!
    Проплыл порядочное расстояние до того места, где стеной стоял камыш, и выскочил из воды. Смотрю, а там всё его семейство: чомга-мама и птенчики, мал мала меньше!
    «Вот это, — думаю себе, — малыши так малыши! Водолазы-подводники. Птичонок ещё ходить не умеет, стоять не умеет, а плавать и нырять — пожалуйста!»
    Семейство чомг под предводительством чомги-мамы скрылось у меня из глаз в густых тростниках. А я пошёл дальше по берегу озера.

Послушный малыш

    Смотрю, впереди бежит жёлтенький куличок-зуёк. За ним торопятся четыре зуйчонка величиной с напёрсток, на высоких ножках.
    Путь зуйкам пересекла узкая лужица. Зуйчиха на крылья — и перелетела воду. А у зуйчат ещё и крыльев нет — один пух! А всё равно и они не остановились: мах-мах ножками по воде, как по песку! Такие лёгкие, что и вода их держит. Я даже вскрикнул от удивления.
    Зуйчиха-мама оглянулась на меня с того берега лужи и негромко сказала своим зуйчатам:
— Пи-у... ложись!
    Трое зуйчат были уже на том берегу лужи. Услыхав команду, они разом припали к земле и пропали из глаз: их серо-жёлтые спинки слились с жёлтым песком и серой галькой.
     А четвёртый зуйчонок не успел перебежать лужу — и плюхнулся прямо в воду. Только головка его была на песке, а всё тельце — в воде; он лёг там, где его застала команда «пи-у!».
    Я перешагнул лужу, сел на камень рядом с послушным птенчиком.
    «Дай, — думаю себе, — дождусь, что он дальше будет делать».
    Птенчик лежал не шевелясь. Было ему плохо: вода холодная, пушок намок, пальчики упирались в камешки на дне лужи, — но он не шелохнулся. Даже чёрные бусинки-глазки не моргали. Мама велела лечь, и он послушно лежал.
    Я сидел долго, так долго, что у меня нога затекла. Я шаркнул ею около самого носа зуйчонка, но он не шевельнулся.
    Комары одолели. Один комар сел зуйчонку на голову, проткнул ему носом кожу и стал толстеть, наливаться кровью. На крошечной головке птенчика он казался чудовищем и всё рос, рос на глазах, наполняя брюхо алой кровью зуйчонка.
    Зуйчонок терпел, чуть прижмурив от боли глаза, и не трогался с места.
    А моё терпение лопнуло. Я наклонился и щелчком сшиб комара с бедного птенчика. Потом взял птенчика двумя пальцами поперёк тельца и поднял к своим губам.
— Полно тебе в прятки играть! — сказал ему. — Беги, догоняй маму.
    Но он не ворохнулся, не моргнул. И остался всё так же неподвижен, когда я положил его на песок — подальше от воды.
    «Уж не умер ли он?» — с тревогой подумал я. И вскочил с камня.
    Это моё движение испугало зуйчиху-маму, скрывавшуюся где-то в камнях дальше на берегу.
    «Кру-кру!» («выскакивай») — крикнула она оттуда.
    В один миг вскочили на ножки все четыре зуйчонка и — чик-чик-чик! — стремглав понеслись к маме.
    «Ну-ну! — сказал я себе. — Если бы я так свою маму слушал в детстве, так, верно, из меня бы вышел толк. Куда уж мне учить таких…»
    И пошёл домой через большое лесное болото.

Чур-чура!

    Шагаю да шагаю. Вдруг вижу: далеко впереди поднялся с кочки большой журавль и, как-то смешно пригнувшись, убежал в кусты.
    Я сразу сообразил, что это не журавль, а журавлиха и что на той кочке у неё гнездо.
    Подошёл к кочке — верно: в кочке — углубление и в нём на подстилочке из травы лежат два здоровых пятнистых яйца, каждое с мою ладонь. Одно целое, а другое с дыркой наверху. И рядом лежала толстая скорлупка: птенец, видно, сию минуту только сделал себе в яйце окошко.
    Я так и замер на месте: что дальше будет?
    Вдруг из окошка высунулась взъерошенная голова на тонкой шее и покрутила носом.
    Мир, в котором журавлёнок собирался родиться, был полон солнца и яркой зелени.
— Привет тебе, привет! — громко поздравил я его. — Ну, как тебе здесь у нас, нравится?
    Журавлёнок беспокойно заёрзал, но, видно, не понял, что я стою рядом и разговариваю с ним.
    Тогда я наклонился к нему. Моя тень накрыла гнездо. И вдруг — нырк! — журавлёнок исчез в яйце. В гнезде по-прежнему лежали два очень крупных яйца: одно — целое, другое — с дыркой в скорлупе.
— Вот это здорово! — удивился я. — Не успел ещё на свет родиться, а уж в прятки играет! Чур-чура, я дома!»
    Вспомнились мне тут говорящие яички серой куропатки, и я подумал: «А может, они тогда не со страха пикали, а между собой сговаривались, как от меня ловчее удрать? И ведь удрали! Видно, птичата, ещё не родясь из яйца на свет, мастера в прятки играть. А я их уму-разуму учить собрался!»
    Размахнулся я корзиночкой, что была у меня приготовлена для будущих моих воспитанников-птенчиков, и закинул её далеко в траву.
    А сам пошёл в деревню — щеночка себе доставать.
    Щенок ни прятаться не умеет, ни плавать. И непослушный. Вот и буду его учить.


Facebook Vk Ok Twitter Telegram Whatsapp

Похожие записи:

Писать даже маленькие рассказы — довольно трудное занятие. Хотя бы потому, что всё время нужно придумывать что-то совершенно новое, не повторять себя и то, что уже сделано другими. В основном, в этом и заключается трудность. Ведь во многих других специальностя...
И все-таки удивительно это — лес! Ели, сосны, ольха, дубы, осины и, конечно, березы. Как эти, что стоят отдельной семейкой на опушке: всякие — молодые и старые, прямые и кургузые, красивые и вовсе вроде бы не симпатичные на взгляд. Но почему-то сюда тянет. Тян...
Когда началась война, Коля Соколов умел считать до десяти. Конечно, это мало считать до десяти, но бывают дети, которые и до десяти считать не умеют.     Например, я знал одну маленькую девочку Лялю, которая считала только до пяти. И то, как она считала? Она ...
Мы подходили на пароходе к Индии. Утром должны были прийти. Я сменился с вахты, устал и никак не мог заснуть: все думал, как там будет. Вот как если б мне в детстве целый ящик игрушек принесли и только завтра можно его раскупорить. Все думал — вот утром, сразу...
— Ты опять завтракаешь на уроке?     Валя быстро спрятала завтрак в парту. — Что будет, — сказал учитель, — если все будут завтракать на уроке?     Класс зашумел. Потому что каждый хотел сказать, что тогда будет.     Коля сказал: — Будет очень смешно!     Миша...
С самого начала этого лета мы все трое, Мишка, Костик и я, очень пристрастились к водной станции "Динамо" и стали ходить туда почти что каждый день. Мы раньше не умели плавать, а потом постепенно научились кто где: кто — в деревне, кто — в пионерских л...