Рассказ Слава Ивана Козловского

    У меня в табеле одни пятерки. Только по чистописанию четверка. Из-за клякс. Я прямо не знаю, что делать! У меня всегда с пера соскакивают кляксы. Я уж макаю в чернила только самый кончик пера, а кляксы все равно соскакивают. Просто чудеса какие-то! Один раз я целую страницу написал чисто-чисто, любо-дорого смотреть – настоящая пятерочная страница. Утром показал ее Раисе Ивановне, а там на самой середине клякса! Откуда она взялась? Вчера ее не было! Может быть, она с какой-нибудь другой страницы просочилась? Не знаю…
    А так у меня одни пятерки. Только по пению тройка. Это вот как получилось. Был у нас урок пения. Сначала мы пели все хором "Во поле березонька стояла". Выходило очень красиво, но Борис Сергеевич все время морщился и кричал:
 – Тяните гласные, друзья, тяните гласные!..
    Тогда мы стали тянуть гласные, но Борис Сергеевич хлопнул в ладоши и сказал:
 – Настоящий кошачий концерт! Давайте-ка займемся с каждым инди-виду-ально.
    Это значит с каждым отдельно.
    И Борис Сергеевич вызвал Мишку.
    Мишка подошел к роялю и что-то такое прошептал Борису Сергеевичу.
    Тогда Борис Сергеевич начал играть, а Мишка тихонечко запел:

            Как на тоненький ледок
            Выпал беленький снежок…

    Ну и смешно же пищал Мишка! Так пищит наш котенок Мурзик. Разве ж так поют! Почти ничего не слышно. Я просто не мог выдержать и рассмеялся.
    Тогда Борис Сергеевич поставил Мишке пятерку и поглядел на меня.
    Он сказал:
 – Ну-ка, хохотун, выходи!
    Я быстро подбежал к роялю.
 – Ну-с, что вы будете исполнять?– вежливо спросил Борис Сергеевич.
    Я сказал:
 – Песня гражданской войны "Веди ж, Буденный, нас смелее в бой".
    Борис Сергеевич тряхнул головой и заиграл, но я его сразу остановил:
 – Играйте, пожалуйста, погромче!– сказал я.
    Борис Сергеевич сказал:
 – Тебя не будет слышно.
    Но я сказал:
 – Будет. Еще как!
    Борис Сергеевич заиграл, а я набрал побольше воздуха да как запою:

            Высоко в небе ясном
            Вьется алый стяг…

    Мне очень нравится эта песня.
    Так и вижу синее-синее небо, жарко, кони стучат копытами, у них красивые лиловые глаза, а в небе вьется алый стяг.
    Тут я даже зажмурился от восторга и закричал что было сил:

            Мы мчимся на конях туда,
            Где виден враг!
            И в битве упоительной…

    Я хорошо пел, наверное, даже было слышно на другой улице:

            Лавиною стремительной! Мы мчимся вперед!.. Ура!..
            Красные всегда побеждают! Отступайте, враги! Даешь!!!

    Я нажал себе кулаками на живот, вышло еще громче, и я чуть не лопнул:
    Мы врезалися в Крым!
    Тут я остановился, потому что я был весь потный и у меня дрожали колени.
    А Борис Сергеевич хоть и играл, но весь как-то склонился к роялю, и у него тоже тряслись плечи…
    Я сказал:
 – Ну как?
 – Чудовищно!– похвалил Борис Сергеевич.
 – Хорошая песня, правда?– спросил я.
 – Хорошая,– сказал Борис Сергеевич и закрыл платком глаза.
 – Только жаль, что вы очень тихо играли, Борис Сергеевич,– сказал я,– можно бы еще погромче.
 – Ладно, я учту,– сказал Борис Сергеевич.– А ты не заметил, что я играл одно, а ты пел немножко по-другому!
 – Нет,– сказал я,– я этого не заметил! Да это и не важно. Просто надо было погромче играть.
 – Ну что ж,– сказал Борис Сергеевич,– раз ты ничего не заметил, поставим тебе пока тройку. За прилежание.
    Как – тройку? Я даже опешил. Как же это может быть? Тройку – это очень мало! Мишка тихо пел и то получил пятерку… Я сказал:
 – Борис Сергеевич, когда я немножко отдохну, я еще громче смогу, вы не думайте. Это я сегодня плохо завтракал. А то я так могу спеть, что тут у всех уши позаложит. Я знаю еще одну песню. Когда я ее дома пою, все соседи прибегают, спрашивают, что случилось.
 – Это какая же?– спросил Борис Сергеевич.
 – Жалостливая,– сказал я и завел:

            Я вас любил…
            Любовь еще, быть может…

    Но Борис Сергеевич поспешно сказал:
 – Ну хорошо, хорошо, все это мы обсудим в следующий раз.
    И тут раздался звонок.
    Мама встретила меня в раздевалке. Когда мы собирались уходить, к нам подошел Борис Сергеевич.
 – Ну,– сказал он, улыбаясь,– возможно, ваш мальчик будет Лобачевским, может быть, Менделеевым. Он может стать Суриковым или Кольцовым, я не удивлюсь, если он станет известен стране, как известен товарищ Николай Мамай или какой-нибудь боксер, но в одном могу заверить вас абсолютно твердо: славы Ивана Козловского он не добьется. Никогда!
    Мама ужасно покраснела и сказала:
 – Ну, это мы еще увидим!
    А когда мы шли домой, я все думал:
    "Неужели Козловский поет громче меня?"