Рассказ Тиха украинская ночь

    Наша преподавательница литературы Раиса Ивановна заболела. И вместо нее к нам пришла Елизавета Николаевна. Вообще-то Елизавета Николаевна занимается с нами географией и естествознанием, но сегодня был исключительный случай, и наш директор упросил ее заменить захворавшую Раису Ивановну.
    Вот Елизавета Николаевна пришла. Мы поздоровались с нею, и она уселась за учительский столик. Она, значит, уселась, а мы с Мишкой стали продолжать наше сражение — у нас теперь в моде военно—морская игра. К самому приходу Елизаветы Николаевны перевес в этом матче определился в мою пользу:я уже протаранил Мишкиного эсминца и вывел из строя три его подводные лодки. Теперь мне осталось только разведать, куда задевался его линкор. Я пошевелил мозгами и уже открыл было рот, чтобы сообщить Мишке свой ход, но Елизавета Николаевна в это время заглянула в журнал и произнесла:
 — Кораблев!
    Мишка тотчас прошептал:
 — Прямое попадание!
    Я встал.
    Елизавета Николаевна сказала:
 — Иди к доске!
    Мишка снова прошептал:
 — Прощай, дорогой товарищ!
    И сделал "надгробное" лицо.
    А я пошел к доске. Елизавета Николаевна сказала:
 — Дениска, стой ровнее! И расскажи-ка мне, что вы сейчас проходите по литературе.
 — Мы "Полтаву" проходим, Елизавета Николаевна,— сказал я.
 — Назови автора,— сказала она; видно было, что она тревожится, знаю ли я.
 — Пушкин, Пушкин,— сказал я успокоительно.
 — Так,— сказала она,— великий Пушкин, Александр Сергеевич, автор замечательной поэмы "Полтава". Верно. Ну, скажи-ка, а ты какой-нибудь отрывок из этой поэмы выучил?
 — Конечно,— сказал я,
 — Какой же ты выучил?— спросила Елизавета Николаевна.
 — "Тиха украинская ночь..."
 — Прекрасно,— сказала Елизавета Николаевна и прямо расцвела от удовольствия.— "Тиха украинская ночь..."— это как раз одно из моих любимых мест!Читай, Кораблев.
    Одно из ее любимых мест! Вот это здорово! Да ведь это и мое любимое место! Я его, еще когда маленький был, выучил. И с тех пор, когда я читаю эти стихи, все равно вслух или про себя, мне всякий раз почему-то кажется, что хотя я сейчас и читаю их, но это кто-то другой читает, не я, а настоящий-то я стою на теплом, нагретом за день деревянном крылечке, в одной рубашке и босиком, и почти сплю, и клюю носом, и шатаюсь, но все—таки вижу всю эту удивительную красоту: и спящий маленький городок с его серебряными тополями; и вижу белую церковку, как она тоже спит и плывет на кудрявом облачке передо мною, а наверху звезды, они стрекочут и насвистывают, как кузнечики; а где-то у моих ног спит и перебирает лапками во сне толстый, налитой молоком щенок, которого нет в этих стихах. Но я хочу, чтобы он был, а рядом на крылечке сидит и вздыхает мой дедушка с легкими волосами, его тоже нет в этих стихах, я его никогда не видел, он погиб на войне, его нет на свете, но я его так люблю, что у меня теснит сердце...
 — Читай, Денис, что же ты!— повысила голос Елизавета Николаевна.
    И я встал поудобней и начал читать. И опять сквозь меня прошли эти странные чувства. Я старался только, чтобы голос у меня не дрожал.

            ...Тиха украинская ночь.
            Прозрачно небо. Звезды блещут.
            Своей дремоты превозмочь
            Не хочет воздух. Чуть трепещут
            Сребристых тополей листы.
            Луна спокойно с высоты
            Над Белой церковью сияет...

 — Стоп, стоп, довольно!— перебила меня Елизавета Николаевна.— Да, велик Пушкин, огромен! Ну-ка, Кораблев, теперь скажи-ка мне, что ты понял из этих стихов?
    Эх, зачем она меня перебила! Ведь стихи были еще здесь, во мне, а она остановила меня на полном ходу. Я еще не опомнился! Поэтому я притворился, что не понял вопроса, и сказал:
 — Что? Кто? Я?
 — Да, ты. Ну-ка, что ты понял?
 — Все,— сказал я.— Я понял все. Луна. Церковь. Тополя. Все спят.
 — Ну...— недовольно протянула Елизавета Николаевна,— это ты немножко поверхностно понял... Надо глубже понимать. Не маленький. Ведь это Пушкин...
 — А как, — спросил я,— как надо Пушкина понимать?— И я сделал недотепанное лицо.
 — Ну давай по фразам,— с досадой сказала она.— Раз уж ты такой. "Тиха украинская ночь..." Как ты это понял?
 — Я понял, что тихая ночь.
 — Нет,— сказала Елизавета Николаевна.— Пойми же ты, что в словах "Тиха украинская ночь" удивительно тонко подмечено, что Украина находится в стороне от центра перемещения континентальных масс воздуха. Вот что тебе нужно понимать и знать, Кораблев! Договорились? Читай дальше!
 — "Прозрачно небо",— сказал я,— небо, значит, прозрачное. Ясное. Прозрачное небо. Так и написано: "Небо прозрачно".
 — Эх, Кораблев, Кораблев,— грустно и как-то безнадежно сказала Елизавета Николаевна.— Ну что ты, как попка, затвердил: "Прозрачно небо, прозрачно небо".Заладил. А ведь в этих двух словах скрыто огромное содержание. В этих двух, как бы ничего не значащих словах Пушкин рассказал нам, что количество выпадающих осадков в этом районе весьма незначительно, благодаря чему мы и можем наблюдать безоблачное небо. Теперь ты понимаешь, какова сила пушкинского таланта? Давай дальше.
    Но мне уже почему-то не хотелось читать. Как-то все сразу надоело. И поэтому я наскоро пробормотал:

            ...Звезды блещут.
            Своей дремоты превозмочь
            Не хочет воздух...

 — А почему?— оживилась Елизавета Николаевна.
 — Что почему?— сказал я.
 — Почему он не хочет?— повторила она.
 — Что не хочет?
 — Дремоты превозмочь.
 — Кто?
 — Воздух.
 — Какой?
 — Как какой — украинский! Ты ведь сам только сейчас говорил: @Своей дремоты превозмочь не хочет воздух..." Так почему же он не хочет?
 — Не хочет, и все,— сказал я с сердцем.— Просыпаться не хочет! Хочет дремать, и все дела!
 — Ну нет,— рассердилась Елизавета Николаевна и поводила перед моим носом указательным пальцем из стороны в сторону. Получалось, как будто она хочет сказать: "Эти номера у вашего воздуха не пройдут".— Ну нет, — повторила она.— Здесь дело в том, что Пушкин намекает на тот факт, что на Украине находится небольшой циклонический центр с давлением около семисот сорока миллиметров. А как известно, воздух в циклоне движется от краев к середине. И именно это явление и вдохновило поэта на бессмертные строки: "Чуть трепещут, м-м-м... м-м-м, каких-то тополей листы!" Понял, Кораблев? Усвоил! Садись!
    И я сел. А после урока Мишка вдруг отвернулся от меня, покраснел и сказал:
 — А мое любимое — про сосну: "На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна..." Знаешь?
 — Знаю, конечно,— сказал я.— Как не знать?
    Я выдал ему "научное" лицо.
 — "На севере диком"— этими словами Лермонтов сообщил нам, что сосна, как ни крути, а все-таки довольно морозоустойчивое растение. А фраза "стоит на голой вершине" дополняет, что сосна к тому же обладает сверхмощным стержневым корном...
    Мишка с испугом глянул на меня. А я на него. А потом мы расхохотались. И хохотали долго, как безумные. Всю перемену.