Рассказ Гора

    Мы сошли с поезда. Отец сразу снял с лыж чехлы, распорки, зажимы, покидал всё в свой рюкзак, закинул рюкзак за плечи, встал на лыжи и покатил что есть мочи вдаль. Я не ожидал от него такой прыти.
    Я огляделся вокруг: кругом снег, чёрный лес на горизонте и облака на небе. Никакой дороги здесь нет, кроме железной. Я понял: тут человек без лыж, как без рук. Я ещё возился с креплениями, а когда наконец их победил, то отцовская спина с рюкзаком была уже далеко. Вот теперь начнётся: он всё время впереди, а я всё время сзади.
    Сейчас я его догоню. Скоро я перестал видеть лес на горизонте и облака на небе, я видел только две полосы лыжного следа под ногами да изредка взглядывал, как отцовская спина маячит всё дальше и дальше.
    Я пёр вперёд изо всех сил, вовсю махал палками, спотыкался, вставал — не отчаивался. За мной никто не шёл, не ехал, я никому не должен уступать дорогу, никто не видит, как плохо я качусь на лыжах. Я катился вперёд и всё время падал. Пусть отец не думает, что меня надо поджидать, пусть идёт вперёд без остановки — догоню же я его в конце концов!
    А он нёсся как сумасшедший и не думал останавливаться. Неужели он и не устанет?
    Я уже перестал спотыкаться. Качусь как по маслу. А он всё дальше и дальше.
    "Ну, — думаю, — как же так можно? Вместе пришли, а он всё впереди и впереди, а я всё сзади да сзади". Тут моторчик у меня внутри как будто включился. Я разворачиваюсь и нарочно еду в обратную сторону. Он оглянется, меня не увидит или увидит, что я иду не в ту сторону, и тогда, может быть, остановится. Изредка оглядываюсь, вижу, он развернулся и стал ко мне приближаться. Вот теперь я ВПЕРЕДИ, а он сзади.
    Наконец он меня догоняет, а я ему говорю:
— Физкульт-привет!
— А ты почему туда едешь?
— А ты почему туда едешь?
— Извини, Славик, — говорит папа, — я тебя совсем загнал. Увлёкся. Ты запарился. От тебя пар столбом идёт. Надо остыть.
    Сам он, по-моему, устал, а на меня сваливает.
— Отдохнём, — говорю, — если ты устал.
— Вообще-то, надо ехать в ту сторону, там самое интересное.
    Едем в ту сторону. Скоро перед нами показалась большая гора и озеро, покрытое снегом. Дальше ехать вроде бы некуда, наверно, сейчас обратно повернём.
    Но отец говорит:
— Это моя любимая гора. Правда красивая? Ты не находишь?
— Ну и что? Гора как гора.
— Да это вовсе не гора, а горушка.
    Я взглянул ещё раз: страшная гора, мне показалось.
— Ничего себе, почти до самого неба!
— Она тут пейзаж делает, ты не находишь? — говорит отец.
— Вообще-то, хороший пейзаж, — говорю.
— Возьмём эту горушку штурмом? Не спасуешь?
— Что ты, — говорю, — разве на неё вскарабкаешься? Да если я на неё и залезу, а как слезу потом? Ты шутишь? Сам, если хочешь, лезь. Я тебя внизу подожду.
    Смотрю: он как сумасшедший — что это с ним? — вскочил, расставил лыжи в разные стороны и полез на эту самую свою "горушку".
— Делай, как я! — кричит. — Слышишь? Вперёд, айда!
— Я потом, потом... — говорю.
— Да ты шутишь, какое "потом"! В кои- то веки дошли до горы. Кто может знать, что будет потом. Давай, давай! А ну, жми за мной!
— Зачем мне лезть туда? — говорю.
— Поглядим с высоты на окрестности.
— Хорошо тебе говорить. Неужели не понимаешь: гора-то огромная, а я маленький.
— Есть сколько угодно маленьких, которые лучше больших катаются с огромных гор.
— Где они? Ты их мне покажи. — Между прочим, хорошо, что здесь нет посторонних, никто не видит, как я боюсь.
    Нехотя я попробовал так же, как он, расставить лыжи. Они сразу назад покатились, а я упал плашмя носом в снег. Попробуй теперь встань с этими лыжами. Лыжи встать мешают. Вот если бы их не было, сразу бы встал, а теперь мучайся...
    А он вприпрыжку шпарит, ему хоть бы что. Даже не замечает, как мне лыжи мешают. Он обернулся и мне кричит:
— У тебя "ёлочкой" не получается? А ты "лесенкой" попробуй. — И показывает мне, как боком сначала одну лыжу ставить, потом другую.
    Кое-как "лесенкой" карабкаюсь. То палки мешают, то лыжи, то ноги заплетаются. Чувствую: и шапка, и куртка мешают — всё мне мешает. Не выдерживаю и падаю. И лежу. И вставать больше не буду. Проклятая гора мне попалась на дороге. И зачем надо на неё залезать? Катались бы рядом, туда да обратно, потом домой бы спокойно пошли. А то "давай, давай"...
— Вставай! — кричит отец. — Ты что завалился?
— Я, может, полежать хочу. Чего ты ко мне пристаёшь?
— Нашёл место лежать! Зачем тебе лежать?
— Устал. Отдохнуть хочу.
— От чего тебе отдыхать? Ты же до верха не добрался.
— Полежать, что ли, нельзя, минут десять или пятнадцать.
— Десять или пятнадцать? Это же целая вечность. Ты простудишься насмерть за это время. Я за тебя отвечаю. Ты простудиться хочешь, заболеть?
— Что ты ко мне пристал?
— Невежливо со мной разговариваешь.
— А я злой!
— Ну тогда ладно...
— Дай полежать...
— Полежи одну минуту. Ты, пока лежишь, отдыхай не как дурак, а соберись с силами, сосредоточься. И сразу давай сюда.
— Опять ты со своим "давай, давай"!
— Ты ругаешься, силы зря расходуешь. Ты молча лежи и с силами собирайся.
— Если бы мне зачем-нибудь надо было, я бы собрался. А просто так мне не хочется.
— Ну знаешь, — говорит отец, — всякое дело сам себе выбираешь и сам решаешь, нужно оно тебе или нет. Всякое дело без тебя обойдётся, а ты без дела вряд ли. На гору, между прочим, влезают вполне добровольно. Не хочешь — не надо. Сиди внизу.
— Добровольно, — говорю, — я могу. Это слово мне нравится.
    Встаю и лезу выше.
    Он с удовольствием мимо пронёсся и уже опять меня догоняет.
— Прекрасно! Отлично! Молодец! — орёт. — Опередить меня можешь?
— Могу. Думаешь, ты один на гору залезть можешь?
    Немного уже осталось, но зато самое крутое место.
    Я опять падаю, но сразу же встаю, пока он "давай, давай" снова не заладил.
    Отец влез наверх и палку мне протягивает, чтобы я за неё ухватился. И вот стоим с ним рядом наверху. И молчим. Ничего не скажешь: гору одолели.
— Какой вид! — говорит папа.
— Хороший вид, — говорю.
— Да что ты говоришь без всякого вдохновения? Никакого почтения к высоте. Замечаешь, как много видно с высоты, горизонт раздвинулся, панорама перед взором... Чувствуешь, что такое высота?
— Да что я должен делать, в конце концов? — говорю.
— Как что? Покатили теперь вниз с горы.
— Вот ещё выдумал!
— Неужели ты собираешься на этой макушке торчать?
    Он оттолкнулся и — вниз. Вот упадёт сейчас с размаху, не будет ко мне тогда приставать.
    На небе как раз солнце выглянуло, и снег на склоне заблестел. Отец был уже внизу, на самой середине озера. Он махал мне палками и радовался, что не упал, хотя мне этого и хотелось. Он манил меня к себе, а я не мог стронуться с места. Я будто прирос к этой горе и боялся пошевелиться. Если пошевелюсь, сразу упаду. Хватит с меня этих падений. Легко, что ли, без конца падать. Я думал, поход — это просто ходишь себе и всё.
    А потом обратно домой приходишь и всем говоришь, что в походе побывал.
    Ишь распрыгался, как маленький. Ещё меня вниз сманивает. Ничего не выйдет. Никуда я отсюда не пойду. Если бы ещё лыж не было, я бы пешком как-нибудь с этой ужасной горы спустился, пока светло.
    Вечно что-нибудь человеку мешает. Например, сейчас мне лыжи мешают!
— Эх, хорошо! — кричит мой папа и уже снова "ёлочкой" наверх ко мне подбирается. Он, наверно, приехал сюда показать мне, как он здорово на лыжах катается.
— Ничего хорошего не вижу, — говорю.
— Сейчас увидишь, — говорит.
— Ничего не вижу, ничего не хочу, не подходи ко мне, слышишь?
— Слышу, слышу... Сейчас я тебе покажу.
— Не надо мне ничего показывать. Отстань от меня. Так и знал, что ты будешь воспитывать меня собственным примером.
— Ни за что на свете я теперь от тебя не отстану, — говорит он и лезет вверх.
    Хоть бы он споткнулся. Хоть бы я куда-нибудь испарился от этих проклятых лыж. А лыжи бы ему оставил: пусть сразу на двух парах катается. Вдвое больше радоваться будет.
— Почему, — спрашиваю, — ты от меня отстать не хочешь?
— Вот ты на вершину такой горы залез, ведь это подумать только, как здорово. С таким человеком, как ты, я бы куда хочешь пошёл и был бы уверен, что ты меня не подведёшь.
— Знаю, знаю, куда бы ты со мной пошёл: в горы бы пошёл, а не "куда хочешь".
— Ну правильно, — говорит отец.
— Нет, неправильно, — говорю.
— А что ты имеешь в виду? — спрашивает.
— Зачем в горы-то ходить? Да меня тащить? Если все будут на горы лазать, смешно...
— Да все не могут.
— А ты думаешь, они плохие?
— Почему плохие? Они обыкновенные люди.
— А ты? Необыкновенный? Да?
— С чего ты взял? Да что ты ко мне придираешься?
— Потому что воспитываешь...
— Ну и что?
— А я не хочу. Катайся себе и катайся. А меня не воспитывай.
— Да ты кто такой, чтобы так разговаривать?
— Я ужасно злой!
— Почему?
— Потому что не получается.
— Злись сильнее, тогда получится.
    Я лыжи снял и нарочно запустил их ему навстречу. Они в разные стороны раскатились. Пусть не думает, что меня всю жизнь можно таскать на разные вершины. Я сам буду делать, что захочу. Может, теперь он не будет думать, что на меня можно положиться. Все будут на меня полагаться — мне свои дела будет некогда делать. А у человека должны быть свои дела, а не только помогать старшим, я в этом уверен. Я пока не знаю, какие дела. Потом узнаю...
    Отец подобрал мои лыжины одну за другой и опять ко мне направляется. Злющий, наверно. Сейчас даст мне как следует палкой за то, что я его воспитываю, сразу вниз и полечу.
    Эх, испариться бы мне куда-нибудь!
    Некуда деться... Вот подходит, и я решил первый на него нападать, пока он ещё за меня не принялся.
— Как дам! — ору.
— Как? — удивился отец. — Ты со мной драться?.. Да ты что? Впрочем, давай, — смеётся. — Ты рассчитываешь победить? Или мне это предоставляешь? Я же всё равно тебя побежу, потому что ты трусишь.
— Мне надоели эти лыжи...
— Не валяй дурака, надевай лыжи, а то проиграешь.
— Не буду надевать! Я лучше сяду и так скачусь...
— На что сядешь? На лыжи? На лыжах, мой дорогой, надо как следует стоять, а не садиться.
— Я без лыж сяду...
— Да ты очумел от страха? На чём ты хочешь с горы съезжать? Ты подумай только... Некрасиво!
    Пришлось нехотя эти лыжи опять надеть, а то подумает, я трус.
— Ты не бойся упасть. Этого нельзя бояться. Упадёшь — не беда. Встанешь — опять поедешь.
— Не хочу!
— Теперь это уже не важно: хочешь, не хочешь. Теперь тебе это уже НАДО.
— Это тебе надо, а мне зачем?
— Потому что у тебя здоровые крепкие ноги.
— У меня ноги ватные!
— Ты возьми себя в руки. Прикажи своим ногам спружинить.
    Только я стал думать про свои ноги, они у меня сразу как железные стали.
— Я не могу, у меня ноги не сгибаются.
— Подпрыгни с лыжами на месте: раз-два!
— Вот видишь, я уже чуть не упал.
— Я этого не заметил.
— А я заметил...
— Теперь марш вниз, а то я тебя столкну!
— Не трогай меня, не трогай! Не прикасайся!
— Пошёл!
— Не могу!
— Не будешь же ты сидеть здесь вечно. Сам посуди.
— Сейчас назло тебе умру на этой горе проклятой. Ты будешь виноват.
    Лыжи вдруг поехали, я за ними не успел, хотел упасть, но нечаянно вперёд наклонился, и это меня спасло. Не успел я этому обрадоваться, как сразу упал назад, но ударился совсем не больно, подумаешь...
    Вижу: очутился в самом низу. Тут же вскочил и вверх полез.
    Отец стоял, упираясь на палки, и улыбался.
    Очень большая гора, долго мне на неё карабкаться. Отец со свистом промчался мимо. Потом нагнал.
— Ну вот и всё, — сказал он и протянул мне руку. — Теперь можно подкрепиться.
— Как это — всё? — говорю. — Тебе хорошо говорить, ты не упал. А я ещё хочу скатиться.
— Зачем? — спрашивает.
— Но я же упал. Теперь хочу съехать без падений...
— Теперь тебе никакая гора не страшна. Я за тебя спокоен.
— Ты и приехал сюда, чтобы мной довольным быть?
— Ты теперь ни с какой вышки не будешь съезжать на заду, надеясь сократить расстояние до земли. Никто не подумает, что ты трусишь. Самое главное — ты сам так никогда не думай.
— Я и не думаю. Зачем мне на вышку ещё лезть?
— Ну, когда-нибудь может понадобиться...
— Разве тогда мы с тобой тоже будем вместе?
— Не знаю... Ох ты хитрец!
— Не думай, не хуже тебя, — говорю. — Просто ты большой, а я маленький.
— Я не думаю, что ты хуже.
— Думаешь, думаешь. Я же вижу...
— С тобой невозможно разговаривать.
— Это с тобой невозможно.
— Ты дуешься на меня? За что?
    Скорей всего я на себя злился. Хорошо всё же, здесь только мы такие "умные". Никто не слышит, как я ссорюсь со своим отцом. Если бы у меня лучше шло дело, а у него хуже, тогда он бы злился, а не я.
    Я скатился и не упал. Если бы упал, полез бы ещё раз. Но вышло сразу удачно. Настроение стало хорошее. Гора сразу замечательной показалась. Мы встретились с отцом внизу, на снежном озере.
— Извини за хамство, — сказал я отцу.
— Ты меня тоже извини, — говорит отец.
— За что?
— Я обращался с тобой жёстко. Ты действительно ещё маленький и имеешь полное право говорить "хочу" и "не хочу". Каждый взрослый человек это уважает.
— Почему взрослые это уважают?
— Люди прекрасно знают, что с тех пор как стали взрослыми, они не говорят "хочу", "не хочу". Они делают что НАДО. О своём "хочу" они вспоминают с тоской, но детей своих любят за это.
— А кому НАДО?
— В зависимости от обстоятельств: семье, производству, обществу и так далее.
— А что им всем НАДО?
— Им нужна твоя энергия, сила. Что это такое, тебе объяснят на уроке, смотри не пропусти.
— По-моему, слово "надо" у вас какое-то необыкновенное. Вам столько всего НАДО, что у меня в голове не укладывается.
— Да ты не волнуйся, тебе до этого ещё далеко.
— А когда начнётся?
— У тебя в запасе ещё десяток лет. Но ты уже сейчас делаешь что НАДО: ходишь в школу, сейчас свой страх победил. Ты отважный мальчик, мне с тобой интересно.
    Папа вынул из рюкзака наши запасы. Рюкзак постелил на снег. И мы на него сели. Разлили из термоса сладкий чай и ели хлеб с маслом. Отец, наверно, заранее знал, что у нас разыграется аппетит и хлеба с маслом надо побольше. У нас его было вдоволь. Я ел кусок за куском, запивал горячим чаем и всё больше уважал взрослых: они так хорошо знают, что НАДО, даже удивительно.
    Мы опять лезем на гору: он "ёлочкой", а у меня "лесенкой" лучше получается. И скатились. Правда, я опять упал. Но это было уже неважно.
— Ну как тебе гора нравится?
— Замечательная гора. Я ещё разок с неё скачусь.