Рассказ Красный кливер

    В час пятнадцать, как по расписанию, появляется Владька. Он ставит у порога измочаленный портфель и старательно трет о резиновый коврик подошвы. На меня старается не смотреть.
 — Зашел бы сначала домой,— сдержанно говорю я.— Хотя бы пообедал.
 — Потом,— отвечает он.— Ладно? Я немножко посижу…
 — Ну, сиди,— обреченно говорю я, прекрасно понимая, что работать до вечера уже не придется.
    Впрочем, первые минуты Владька добросовестно соблюдает тишину. Сидит на краешке стула и почти не дышит. Разглядывает книжные корешки в шкафу. А я,тоже добросовестно, склоняюсь над статьей, которую обязательно надо сдать в редакцию к следующему вторнику.
    Потом на пол падает жестянка. Я оборачиваюсь. Владькины большущие глаза виновато смотрят на меня из—под берета, который он забыл снять. Затем мы оба переводим взгляд на жестяную баночку — виновницу шума.
 — Что это? — спрашиваю я (имеется в виду: "Что это за жизнь? Дадут мне в конце концов спокойно работать или нет?").
 — Мазь. Чтобы горн чистить,— торопливо объясняет он и ногой, дотянувшись, придвигает жестянку к себе.
    Владька — горнист. Сигналист сводного юнкоровского пионерского отряда "Стрела". В горнисты он попал не очень—то законно, потому что еще не пионер.Но играет он чисто, весело, и ребята сказали:
 — Ладно уж. Все равно его скоро примем.
    Скоро… А когда?
    Неделю назад ему исполнилось десять лет. Торжественное обещание он выучил давным—давно. И законы пионеров знает, и вообще все что полагается. Не знает лишь, когда будет долгожданная линейка. Говорят — на днях, а точно никто не говорит. Только усмехаются. Что за люди!
    Все у Владьки есть: и форма (морского юнкеровского отряда)с золотистыми нашивками, и голубая пилотка, и значок горниста на воротнике. Но все это не то. Не так. Потому что отряд — пионерский, а он, Владька, пока здесь без всяких прав. И стоит навытяжку, не поднимая руки, когда все салютуют отрядному знамени.
    Скоро ли уж?
    Тут и нетерпение, и… разные беспокойные мысли.
    Жизнь у третьеклассника тяжела и полна опасностей. То забудется почему—то басня, которую учил накануне, и тебе сразу отметочку — сами знаете, какую; то дежурный восьмиклассник (высоченный как директор) хватает тебя за плечо: "Ты что скачешь по коридору? Ходить разучился?"— и зачем—то записывает фамилию. А сегодня Владька случайно (ну, правда же, совершенно нечаянно!) зацепил плечом Лиду Васнецову, когда она чертила рамку в тетради по рисованию. Линия получилась кривая, Лида захныкала и нажаловалась. И у Владьки в дневнике, конечно, написали: "Толкается на уроках! Тов. родители, примите меры!"
    Родительских мер Владька не так уж и опасается. А вот не повлияет ли запись на его вступление в пионеры?
    Этот осторожный вопрос Владька задает мне. Конечно, решать будут ребята, но и от меня кое—что зависит: как—никак я вожатый отряда.
 — Поживем— увидим, — рассеянно говорю я.
    Но лицо у Владьки делается таким, что трудно не засмеяться. В самом деле, нельзя же обрушивать на человека беду из—за того, что он неосторожно (ну, честное слово, ненарочно!) пошевелил плечом!
 — Сиди и не мешай мне, великий грешник,— говорю я и пытаюсь вникнуть в статью.
    Владька, скинув ботинки, перебирается в кресло и занимает в нем прочную позицию. Я приношу ему бутерброд с кабачковой икрой. Пока бутерброд уничтожается, я успеваю написать четыре строчки.
    Владька начинает шумно возиться в кресле.
 — Ты что пыхтишь?
    Он вытягивает из—за пазухи пионерский галстук и разглаживает его на коленях.
 — Ты что, так и таскаешь его с собой?
 — Ага.
 — Ну зачем? Смотри, помял весь. Неужели дома негде положить?
 — Ну да! Мама начнет прибираться и спрячет куда—нибудь! Тогда вот пилотку спрятала, и я на три минуты на линейку опоздал. А если теперь линейку объявят, а галстука нет?
    Он даже чуть бледнеет, представив такой жуткий случай.
 — Выглади и положи на место,— говорю я.— Линейка будет послезавтра.
    Владька взлетает в кресле.
 — А как? А когда? А во сколько? А это точно? А если…
    Он сейчас ни за что не успокоится, пока не выпустит в меня полную обойму вопросов. И приходится отвечать, что вce уже решено, что совет дружины в общем—то не имеет ничего против его, Владькиного, вступления в пионеры, что линейка будет в семь часов вечера, со знаменем, барабанами, горнами, и что форма нужна парадная, и что торжественное обещание Владьки будет записано на магнитофонную пленку, и пленка эта будет храниться в отряде по крайней мере до тех пор, пока Владька не вступит в комсомол.Такая уж у нас в отряде традиция.
 — А если я собьюсь, когда буду торжественное обещание говорить?
 — Ну, если немножко собьешься, не беда. Но лучше не сбиваться.
 — А тебя, когда принимали в пионеры, записывали на магнитофон?
 — Да нет, Владька. Мы про магнитофоны в то время еще и не слыхали.
 — Ну уж…— говорит Владька. Он подозревает, что я просто хочу уклониться от разговора.— Как это не слыхали? Когда это было? Ты, что ли, старик?
 — Не совсем старик, а все—таки в три раза тебя постарше. Даже с хвостиком.
 — Это разве много? Чепуха!— решительно заявляет он.— Ну расскажи.
 — Что?
 — Как тебя принимали в пионеры.
    Как это было? Я возвращаюсь памятью в детство и опять вижу очень хорошее утро девятого мая сорок седьмого года.
    Проснулся я от тревожного толчка: "Не опоздал ли?" Но тут же увидел, что наши ходики вытянули стрелки в одну вертикальную линию: шесть часов. На медных стрелках и маятнике горели колючие солнечные звезды. Солнце хлестало в окна неудержимым потоком, и тонкие шторки не могли остановить его.
    Разве уснешь!
    Я потянулся за одеждой. На спинке стула висела почти новая синяя рубашка, вернее, темно—голубая. Она вкусно пахла горячим утюгом.
    То, что рубашка не белая, меня слегка тревожило. Вчера Елена Ивановна сказала, что на сбор все должны прийти в белых рубашках. А у меня не было. Так уже получилось. Были две клетчатых ковбойки с пуговками на воротнике, одна зеленая футболка с заплатой на плече да вот эта синяя рубашка. Мне ее на день рождения подарила тетя Галя, у которой мы жили на квартире.
    Помню, накануне я пытался объяснить Елене Ивановне, что нет у меня парадного обмундирования. Но она торопилась и сказала:
 — Ну, постарайся как—нибудь…
    Ничего себе, "постарайся"! Это сейчас все просто: пошел и купил пионерскую форму. А в то время жилось потруднее: не каждый день отыщешь в магазинах что нужно, да и с деньгами туго.
    В общем, грызло меня беспокойство.
    Но утро было такое хорошее, что долго терзаться всякими страхами я не мог. Натянул я штаны и синюю рубашку, подхватил за ремешки новые скрипучие сандалии и на цыпочках выбрался на крыльцо. На крыльце сидел Полкан. К носу его прилипли скорлупки клейких тополиных почек, и он пытался стряхнуть их лапой.
 — Опять совал нос куда не надо? — спросил я.
    Полкан замахал мохнатым хвостом так, что по ногам у меня прошелся ветер.
    У сарая тетя Галя кормила кур. Она оглянулась на меня, заулыбалась, заговорила нараспев:
 — Не спится, небось, в праздник—то? В школу—то на уроки, небось, и проспать не боялся, а нонче—то с петухами встал… Вот Колюшка мой, когда в пионеры его принимали, помню, тоже ранешенько поднялся.
    Тети Галиного Колюшку я никогда не видел, но слышал про него много. Он был военфельдшер и погиб в сорок третьем году.
    Тетя Галя вздохнула, хотела что—то еще сказать про Колюшку, но решила, видно, не огорчать меня печальными рассказами. Только заметила:
 — А рубашечка—то в аккурат пришлась…
    В палисаднике зацветала черемуха. Я оглянулся на тетю Галю, сорвал кисточку набухших бело—зеленых бутончиков, зажал в зубах и пошел за калитку: бродить по переулку и ждать.
    До торжественного сбора, который начинался в девять часов, оставалась целая вечность — два с половиной часа…
    Конечно, столько времени ждать я не мог. В восемь часов я прискакал в школьный двор.
    Там уже были несколько мальчишек и Елена Ивановна — очень красивая, в белой кофточке с пионерским галстуком и в командирской пилотке со звездочкой. Елена Ивановна была учительницей в нашем третьем классе и в то же время старшей пионервожатой. Старшеклассники иногда называли ее просто Леной, хотя им за это попадало от завуча.
    Ребята были заняты делом: пятиклассник Борька Соколовских по пятам ходил за Еленой Ивановной и канючил, чтобы дала примерить пилотку; еще два пятиклассника прибивали к забору кумачовый лозунг с белыми буквами: "Да здравствует День Победы!" Мой друг Саня Головкин стоял высоко на пожарной лестнице у сарая и привязывал к верхней перекладине веревку с разноцветными флажками. Он меня увидел и замахал рукой:
 — Иди помогать!
    Я забрался к Саньке.
    С высоты был виден весь двор и наша белая двухэтажная школа—семилетка № 10, и окрестные переулки, и даже блестящий кусочек реки Туры, на берегах которой в древние времена соратники атамана Ермака построили наш город Тюмень. Над рекой из тополиной гущи поднимались купола старого монастыря, который сооружен был по приказу Петра Великого. Из пробитого купола вылетел сизый голубь и свечкой стал подниматься в небо.
    Я последил за голубем и перевел взгляд вниз. Школьный двор наш был широкий и удобный — вытоптанный посередине сотнями ног, а по краям заросший высокой травой и лопухами. У забора бродили дружной стайкой куры нашей уборщицы тети Даши, которая жила в школе, а в лопухах шастал молодой кот Головастик.
    Елена Ивановна у школьного крыльца разговаривала с двумя семиклассниками.
 — Здравствуйте, Елена Ивановна! — крикнул я.
    Она глянула из—под ладони, заулыбалась и крикнула в ответ:
 — Здравствуй! Тебя и не разглядишь: небо голубое, и рубашка голубая! Ты сегодня будешь, как василек среди ромашек!
    Все опасения насчет рубашки окончательно оставили меня. Я привязал веревку морским узлом, который называется "рыбацкий штык", и скатился вниз.
    Пришли семиклассники, которые уже вступили в комсомол и должны были сегодня повязывать нам красные галстуки. Похожий на девочку отличник Олег Гаврилюк выговаривал однокласснику Петьке Стрельцову:
 — Ну, как тебе не стыдно! Будешь повязывать третьекласснику галстук, а он с дырой.
 — Третьеклассник? — ехидничал Петька.
 — Пожалуйста, не остроумничай! Не третьеклассник, а галстук!
 — А где дыра? Где? Это дыра? Это чернильная точка! Ты мне ее сам в пятом классе посадил, когда я у тебя хотел задачку списать!
 — А ты бы не списывал!
 — А ты бы не размахивал пером! Всю жизнь придираешься!
    Петька вскочил на крыльцо и растянул галстук. Один конец он взял в зубы, другой натянул до отказа вниз, а третий угол оттянул в сторону, чтобы не трепался на ветру, и грозно спросил:
 — М—м?
    то, видимо, означало: "Где тут дыра?"
    Олег присел и начал придирчиво разглядывать галстук на просвет.
    Я тоже присел. Никакой, даже самой маленькой дырочки не было. И чернильная точка оказалась совсем незаметной. Галстук был яркий, отглаженный и очень красивый на фоне голубого неба.
    Вот в этот—то момент я и подумал: "Кливер".
    Удивительное сходство треугольного галстука с передним парусом фрегата поразило меня. Я тогда еще не читал "Алых парусов" Грина, но по книгам Купера,Станюковича и Стивенсона хорошо изучил оснастку парусных судов. Галстук выгибался на ветру, как настоящий парус, поднятый над бушпритом при курсе бейдевинд…
    Нам сказали, что пора строиться. Тетя Даша торопливо загнала в сарай кур и хотела прогнать Головастика, но он не послушался. Сидел на крыльце и смотрел на нас завистливыми глазами.
    Дружина встала буквой "П", а нас, третьеклассников, построили в середине этой буквы. На крыльцо вышел горнист Серега Великанов, очень важный, серьезный и неприступный. Никто бы сейчас не поверил, что вчера учительница таскала этого человека к директору за то, что он въехал в школьный коридор на велосипеде (правда, директор Петр Сергеевич был у нас хороший и Серегу помиловал).
    Серега Великанов как—то очень красиво положил левую руку на пояс и плавно поднял горящий на солнце горн. Сигнал был чистый и плавный, и сразу все притихло, только разноцветные флажки хлопали у нас над головами да Санька Головкин рядом со мной дышал коротко и часто.
 — Ребята! — звонко сказала Елена Ивановна.— Пионеры! Сегодня, в день радостного праздника нашей победы, мы принимаем в свои ряды наших младших товарищей. И не только мы. Во многих школах разных городов сегодня выстроились дружины, и третьеклассники перед лицом старших друзей дают торжественное обещание. Мы не видим этих ребят, но знаем про них и радуемся вместе с ними. Потому что пионеры — это одна семья. И нас очень много. Если все, кто носит красный галстук, встанут в одну шеренгу, этот строй протянется через всю нашу страну — от Белоруссии до Дальнего Востока…
    И я отчетливо увидел этот строй: в степях и на таежных сопках, на полях и по берегам озер тянется прямая, как струна, шеренга мальчишек и девчонок в белых рубашках и красных галстуках. Они взметнули в салюте руки. И летит вдоль строя крылатый корабль с алым знаменем на мачте, с красным кливером впереди…
    Потом я много раз в своей жизни видел, как ребят принимают в пионеры: на Красной площади, в торжественных залах пионерских Дворцов, на палубах военных кораблей. Я радовался за этих ребят и волновался вместе с ними. Но я ни разу им не позавидовал. Ни разу не пожалел, что меня приняли в пионеры в школьном дворе, заросшем по краям лопухами и полынью, и не было ни взволнованных зрителей, ни военного оркестра, и только одинокий барабанщик выстукивал марш, когда выносили знамя. Все равно! Радость моя была такая звонкая, флаги над головой хлопали так весело, что я этого никогда не забуду. И не забуду первое шелковистое прикосновение галстука, который мне повязал незнакомый мальчишка…
    Вечером был костер. Самый настоящий — трескучий и жаркий. Прямо во дворе. Конечно, в школьных дворах не разрешается разводить костры, но Петр Сергеевич разрешил. Только сказал, чтобы место выбрали подальше от сараев и забора да приготовили на всякий случай два ведра воды.
    Мы притащили и разломали несколько старых ящиков, принесли сухих веток из старого сада. Саня Головкин принес под мышками два настоящих березовых полена.
    Был синий вечер, но, когда огонь разгорелся, сумерки сгустились вокруг костра и стало казаться, что уже настоящая ночь.
    Пришли семиклассники и все наши ребята, которых сегодня приняли в пионеры. Елена Ивановна, конечно, пришла, а еще десятиклассник Валерий. Он раньше учился в нашей школе, а когда ушел в десятилетку, часто к нам заходил и наконец сделался вожатым у нынешних семиклассников.
    Валерий принес гитару…
    Сейчас никого не удивишь гитарой. И у походных костров, и в городских скверах, и во дворах каждый вечер слышен перебор струн. А мы в то время больше привыкли к гармони или баяну. Под баян учили и первые наши песни: "Мы не дрогнем в бою за столицу свою…", "Варяга", "Юного барабанщика". Но оказалось, что под гитару эти песни поются ничуть не хуже.
    А потом Валерий запел один. Мы не знали этой песни. И после того вечера я ее никогда не слышал. Кто ее сочинил? Может быть, сам Валерий?
    В ней говорилось о мальчишках. О тех, кто носил красные галстуки, пел, смеялся, а когда пришла война, взялся за винтовки и гранаты. И вот уже опять мирное время, только летние звезды падают, как сигнальные ракеты, а человек сидит у костра и все думает о тех, кого больше нет…

            Звезды спускаются низко —
            Так что достать рукою,
            А над ночной рекою
            Снова встают горнисты:

            Мальчики в алых испанках,
            В черных морских бескозырках,
            В пыльных зеленых пилотках
            Встали шеренгою плотной.

            И барабанщик Володька,
            Маленький и загорелый,
            Снова зовет в дорогу —
            Слышите — бьет тревогу!

    Струны рывками бросали в воздух суровую мелодию, и Валерий пел негромко, но сильно. Может быть, он не умел петь как следует, но нам нравилось, и мы слушали, совсем притихнув. У меня даже в горле скребло от этой песни, и было очень хорошо, потому что есть такая песня, и товарищи, и друг Санька Головкин, и красные галстуки у нас на груди. И впереди — много хороших дней…
    Я опять возвращаюсь памятью в детство, в самую лучшую пору человеческой жизни. Нет, я не из тех, кто воспевает в детстве беззаботность и веселье. Чушь это! Я знаю твердо, что у каждого десятилетнего человека могут быть и большие несчастья, и большие тревоги. И трудов ему хватает, и забот. И всякая боль еще сильнее, чем у взрослого. И все—таки детство прекрасно, потому что в это время человек открывает для себя мир.
    Ну, подумайте, как это здорово: в первый раз в жизни прочитать "Робинзона Крузо" и "Трех мушкетеров", первый раз приехать с родителями в незнакомый город, первый раз прокатиться на большом велосипеде и почувствовать, что он послушен! Впервые в жизни скрутить в себе страх и нырнуть с трехметрового обрыва. И однажды, тоже впервые, вдруг почувствовать, что ты не можешь и дня прожить без соседского Валерки. Вот он ушел вечером как—то очень торопливо, даже не попрощался, а ты крутишься в постели и все думаешь: "Может быть, обиделся на что—нибудь?" Это значит, тебе нужен друг — тоже первый в жизни и, наверное, самый лучший.
    И еще я думаю о красном галстуке.
    Жаль мне тех, у кого в детстве его не было. Потому что красный галстук делает детство крылатым. Он учит быть верным друзьям, верным слову. Верным нашему Красному знамени. Он говорит, что ты не один: есть товарищи, есть отряд, есть много—много отрядов — и везде твои товарищи. Он зовет в страну, где разбуженные горнистами рассветы встают над палатками и походными тропами. Он говорит тебе: будь честен и тверд, смел и добр…
    Стоп! Я буквально вижу сейчас направленные на меня насмешливые глаза читателей. Читателю этому одиннадцать или двенадцать лет, а в глазах у него за насмешкой прячутся недоверие и обида. "Неправда, — говорит он мне. — Все это только хорошие слова. А вот мне в третьем классе повязали галстук, поздравили — и все. Как жил, так и живу. Ну, один раз в году игра "Зарница" (да и на нее не хотели брать, потому что двойку за диктант схватил). Ну, собираем железо и макулатуру. Двоечников на сборах прорабатываем. А что еще?"
    Я знаю, я встречал и это. Я видел в одной школе, как дежурные у входа проверяли учеников: "Дневник с собой? Вторая обувь есть? Галстук?" Если все на месте — проходи. Если нет дневника, тапочек или галстука — марш домой.
    И так было обидно! Ну как же можно сравнивать тапочки и галстук!
    В детстве у меня был товарищ, который нарочно не надевал галстук, если чувствовал себя в чем—то виноватым перед собой или перед другими. Пустили бы его в ту школу? Что он объяснил бы строгим дежурным?
    И не из этой ли школы ты, скучный, обиженный читатель?
    ...Вот что я скажу тебе: в стране тысячи боевых, дружных отрядов. Они живут весело, интересно, отважно, с пользой для нашей громадной страны. А если ты заскучал и друзья твои тоже опустили руки, вспомни, что галстук — это парус, который может унести тебя в жизнь, полную романтики, беспокойства и радости. Парус…
    Но нужен капитан. Так будь же им!
    Выбирай нужный курс, не прячься от ветра. Отряд, с которым ты живешь,— твой отряд. Кто ответит за него, кто ему поможет? Прежде всего ты сам.
    Я всегда говорю об этом тем ребятам, которые впервые надевают красный галстук. Скажу я это и Владьке, когда в ясной тишине, чуть сбиваясь от волнения, он перед четкими шеренгами товарищей по отряду, перед строгой группой знаменосцев, барабанщиков и ассистентов, вскинувших сверкающие эспадроны, произнесет свое торжественное обещание.
    Я пожелаю ему надежных друзей, хороших дел, крепких ветров. Могу пожелать и попутного ветра, но с попутным ветром плыть не так уж хитро и не очень интересно. А кливер — это как раз тот парус, который позволяет кораблю идти против ветра.
    Встречных ветров всегда хватало мальчишкам и девчонкам в красных галстуках. Во все времена. С той поры, как впервые прозвучали над нашей страной пионерские горны.